О, юность моя!

Ульянов стоял перед карей лошадкой с сильно вздувшимся брюхом и говорил цыганенку, державшему ее под уздцы:

— Эта кобыла не беременна. Вы ее опоили. Слышишь, с каким хрипом она дышит? Ее надо на живодерку.

— Не хочу на живодерку!

— Дело хозяйское.

Цыганенок заплакал. Дмитрий Ильич отошел к рукомойнику и подставил под струйку ладони.

— Господин Андриевский! — окликнул его Леська.— Я к вам по глубоко личному делу.

Доктор с любопытством взглянул на Леську, вытер полотенцем руки и отошел с юношей в сторону.

— Вам просили передать… просили… что есть раненые и что сможете ли вы куда-то такое приехать? Они говорят, что вы знаете куда.

Ульянов внимательно поглядел в Леськины глаза, помедлил и ответил очень тихо:

— Благодарю. Передайте, что приеду.

— Товарищ! — отчаянным шепотом заговорил Леська, боясь, что Ульянов сейчас уйдет.— Мне нужен друг, понимаете? Чтобы он руководил моими мыслями. У меня, конечно, есть приятели, даже коммунисты, но они так же слабы в вопросах коммунизма, как и я.

Ульянов молчал.

— Так вот… Я хотел… Хотел бы иметь такого друга в вашем лице.

— Весьма польщен,— улыбаясь, сказал Ульянов.— Но систематически с вами встречаться не могу, а без этого какая дружба?

— Но тогда хотя бы ответьте мне на вопрос: что надо читать, чтобы стать коммунистом по убеждению?

Ульянов засмеялся.

— Ну, на этот вопрос ответить легко: всем известно, что для этого достаточно прочитать первые шестнадцать глав «Капитала».

— Ага. Замечательно. Завтра же прочитаю. Теперь второй вопрос: какой будет жизнь при коммунизме?

— А вот на это вам никто не ответит. Энгельс говорил, что люди будущего будут умнее нас и построят жизнь так, как им захочется.

Он кивнул Леське и снова пошел к цыганенку, который продолжал всхлипывать.

Леська направился к дому Галкиных.

— Голомб здесь?

— Здесь,— ответила Катя.— Посиди на скамейке.

Леська ушел к обрыву.

Вскоре появился Голомб и вопросительно остановился перед ним. Леська передал ему ответ доктора.

— Молодец! Теперь иди себе домой. Будет нужно, к тебе придут.

На следующий день в гимназии Леська узнал все, что скрывал от него Голомб. Во время большой перемены весь класс, не выходя в рекреационный зал, столпился вокруг Полика Антонова. Вчера у Антоновых был в гостях новый начальник контрразведки полковник Демин. Рассказывал, что в евпаторийском районе появилась шайка разбойников, которая совершает налеты на германские пикеты, останавливает поезда, груженные пшеницей, увозит ее в телегах и раздает деревенским беднякам.

— Какие же это разбойники? — удивился Леська.

— А кто же? — запальчиво спросил Полик.

— Ну, как-нибудь все-таки иначе.

— Нэ вмэр Даныла — болячка задавыла! — засмеялся Канаки.

— Ну, и как же все-таки твои разбойники? — спросил Леська.— Хоть одного-то поймали?

— Нет еще, но уже многое известно.

— Что же, например?

— Например… Называется эта шайка «Красная каска», а спряталась она в каменоломнях у Володьки.

— Ай-ай-ай, Володька! Как тебе не стыдно!

— Тут не до шуток,— строго сказал Полик.— Атаманом у них Петриченко, бывший десятник Шокаревых. С ним и его жена Мария.

— Но если никого из них не поймали, откуда же все это известно?

— Ну, знаешь… Таких вопросов не задают.

— Военная тайна? — иронически спросил Леська.

— Да, тайна. Да, военная,— важно отчеканил Полик.

— Про Петриченко — это не тайна,— сказал Юрченко.— О нем уже легенды ходят. Страшный, говорят, озорник. Пришел он раз на базар, подходит к бабе, которая яйцами торговала, взял одно яйцо, разбил и вынул из него червонец. Потом взял другое — и опять червонец. Хотел купить все лукошко, но баба, ополоумев, опрометью кинулась домой — все перебила, но червонцев не оказалось.

— Наверное, по дороге протухли.

Леська помчался к дому Галкиных. Голомб оказался там. Он сидел за самоваром и держал себя по-хозяйски.

— Знакомься, Бредихин. Это — Катюшина мама. Тоже Катерина, но Алексеевна, а моя — Васильевна.

— «Моя»…— ворчливо отозвалась Алексеевна.— Ты вперед женись.

— И женюсь. А шо? Это решено. Сколько можно! Мне уже на минутку двадцать четыре года.

— А вы-то русский? — печально спросила Леську Катерина Алексеевна.

— Русский.

— Вот видите…— вздохнула старуха.

— Вы, мамаша, не убивайтесь! — начал Голомб.— Шоб вы знали, самые лучшие мужья — евреи, а самые лучшие жены — русские. А как же? Вы только сообразуйтесь: еврей не пьет — это раз. Значит, ничего из дома не тащит, а все в дом, все в дом. А как еврей обожает своих малюток? Это вам не Тарас Бульба, мамаша. Так вот, русская жена с таким мужем в огонь и в воду! Еврейка, конечно, тоже. Но за это еврейка требует полного подчинения. А русская все отдает и ничего не требует. Теперь, мамаша, вы понимаете, какая с нас получится парочка? Бредихин, на воздух!

На улице Голомб, похохатывая, сказал:

— Антисемитизм — будь здоров, дай боже! Но я ее обломаю: старушка будет за меня цепляться всеми четырьмя руками. Ну, так что у тебя хорошенького?

Леська рассказал Голомбу все, что узнал от Полика Антонова.