О хождении во льдах

Красивый холмистый ландшафт, много леса, все тихо. Крик ястреба. На придорожном кресте у меня за спиной написано: Пред наступленьем тьмы ночной/ Все может стать не так, как было на заре; / Ведь человек, живущий на земле, / Все ждет, когда закончит путь земной / И только молит Господа, вздыхая благочинно, / Дать, если можно, легкую кончину[8]. Время устремлено в сторону вечности.

Я замечаю, что дорога все больше поворачивает к югу, значит, идти через поля. Кирххайм, потом обогнуть лес, дело к сумеркам, Обергесертсхаузен: проследовал без остановки, потому что уже почти совсем стемнело. Я не столько иду, сколько бреду. Обе ноги так болят, что я едва могу их передвигать. Миллион шагов, это какое расстояние? Вверх по склону в направлении Хазельбаха. В темноте я различаю какие-то смутные очертания, доковыляв, обнаруживаю, что это всего-навсего совершенно загаженный крытый загон для коров. Затоптанная-перетоптанная мокрая глина доходит им от копыт до колен, у меня на ногах тут же образуются килограммовые комья, которые ничем не отодрать. Потом на холме возле Хазельбаха два летних домика, стакан пива, календарь, показывающий ноябрь. На дворе буря, а внутри мыши. Как холодно!

Вторник, 26.11

Купленная в Кирххайме шеллевская карта[9] добавила немного ясности. Ночью была страшная буря, утром повсюду лежали ошметки подтаявшего снега. По сравнению с этим дождь, снежная крупка – это еще игрушки. В домике при ближайшем рассмотрении обнаружились молотильный цеп и грабли, пристроенные на стене для создания деревенской атмосферы, и походные палки с какими-то бляхами, грабли – над крестом, а еще лист календаря на сентябрь с картинкой из «Плейбоя». Над окном фотографии обитателей домика, сделанные в автомате, они напоминают мне Зефа и Шинкеля[10]. Мужчина на заправке смотрел на меня таким несусветным взглядом, что я спешно ретировался в туалет, чтобы посмотреться в зеркало и убедиться, что еще не утратил человеческого облика. Хотя плевать, я отдамся на волю ветра вокруг заправки, пока у меня не вырастут крылья. А ночью я стану королем в ближайшем взломанном доме, он будет мне замком. Кухонный будильник, если его завести, громко возвестит конец света. Ветер снаружи растреплет весь лес. Этим утром утонувшая ночь явилась на холодных серых волнах. Сигаретные пачки на обочине приводят меня в восторг, особенно если они не смятые; тогда они слегка распухают, напоминая чем-то трупы, края становятся не такими острыми, а целлофан изнутри покрывается конденсатом, это пар, который на холоде превращается в капли воды.

Лотте Айснер, как у нее там дела? Жива ли она еще? Достаточно ли быстро я продвигаюсь? Мне кажется, нет. Места тут такие пустынные, что я чувствую себя совершенно покинутым, как тогда в Египте. Если мне действительно суждено добраться до цели, то никто никогда не узнает, каково это было – проделать такой путь. Грузовики катят под печальным дождем. Кирхберг – Хазберг – Лоппенхаузен, район, о котором нечего даже сказать. В конце, в сторону запада, небольшой барачный поселок, на всем налет чего-то временного, как будто здесь живут цыгане, осевшие тут ненадолго. Я смотрю сквозь лес. Ели шатаются в разные стороны, тычась друг в друга, вороны летят против сильного ветра и не продвигаются ни на миллиметр. На больших колосьях построено целое поселение, на каждом колоске по дому. Величественно раскачиваются они на своих гигантских стеблях, наезжая друг на друга, все поселение колышется и качается. Ястреб держится против ветра, замер на одном месте над елями, потом его подбрасывает вертикально вверх и он разворачивается. Косуля выскочила на дорогу и поскользнулась на асфальте, как на натертом мастикой паркете. Очень холодно, незадолго до того, как я тут появился, прошел снег, кое-что от него еще осталось на прибитой траве. Ветка на одном дереве проросла его насквозь, это совершенно выбило меня из колеи, в довершение всего еще и собачий лай из вымершей деревни. Как бы мне хотелось увидеть хоть кого-нибудь стоящим на коленях перед придорожным крестом! Целый день над моей головой низко летящие самолеты, один из них подлетел так близко, что я даже смог разглядеть лицо пилота, как мне показалось.

Кеттерсхаузен: мне стоило огромного труда добраться досюда, я чувствую себя совершенно изможденным. Никаких больше мыслей. Кажется, там был какой-то старый пенсионер в пивной, на кожаном диване, он подогревал себе пиво специальной пивной грелкой. А хозяина с красным лицом того и гляди хватит удар. Местный диалект я перестал понимать. Матценхофен, Унтеррот, Иллертиссен, Фёрринген.

Среда, 27.11