О ком молчит Вереск

– Выбирай, Бо. Или я перережу тебе артерию, и ты сдохнешь, истекая кровью, или ты прямо сейчас назовешь меня Пауком и своим хозяином.

– Пошел на х*й! – Сальва дернул рукой, и Бо вскинулся от боли. – Не надо! Конченый! Больной ублюдок! Ты реально...ублюдок!

– Паук! Повторяй за мной! Па– у-к!

Покручивая рукой и заставляя здоровяка дергаться и пищать от боли.

– Па-у-к!

– Мой хозяин – Паук! Давай!

– Хозяин Паук! Бля***ь, я истекаю кровью! Пощадииии...Паук...врачаааа!

– Вот и молодец! Все правильно! Паук! Сейчас отпущу тебя! – погладил быстро кивающего, обливающегося потом Бо по щеке и со всей дури вонзил лезвие между ног. – Мой евнух Бо!

Конвоиры влетели сразу же после этого, ударами дубинок отогнали Сальву от здоровяка, потащили куда-то по коридору и швырнули в изолятор. Ближе к вечеру его избили еще раз и подвесили за руки на несколько суток.

Он висел, с выкрученными руками, залитый кровью идиота Бо и...и думал о ней. Наверное, это была единственная отрада. Думать о ней. Вспоминать ее лицо, ее сиреневые глаза, ее шелковистые волосы. Он прикрывал болезненные от яркого света веки и вспоминал...

***

– Эй, Верзила, скучаешь?

К нему никогда сюда никто не приходил. Это было запрещено. Яма – позорное место, куда отец швырял непокорного сына, и с этого момента он считался прокаженным. А она пришла...неслыханно. Сумасшедшая дурочка.

– Та нет. Это охрененно веселое место.

А сам на лицо ее смотрит и думает о том, что никогда не видел девчонку красивее. Все эти соски, которые увивались вокруг него, раздвигали перед ним ноги, просто шавки. Не то, что она. Вереск – королева. Вереск недоступная, красивая, чистая, как вода из горной реки. Его Вереск. Он никогда и никому ее не отдаст.

– На. Лови ужин.

Швырнула ему вниз пакет.

– А теперь меня лови.

– Э неет, малая. Так не пойдет. Тебе здесь нечего делать. Давай, чеши в свою комнату.

Не хватало, чтоб она увидела его окровавленную спину... а под новыми ранами и старые шрамы.

– Ты чего раскомандовался? Я спину тебе намажу. Я видела, как тебя били… твой отец, он… не должен был так. Это неправильно и.… мне жаль, что он так с тобой поступил из-за меня.

И эта ее жалось, то, что, оказывается, все знала, вызвало дикую ярость. Желание сдавить ее тоненькую шейку и заставить забрать свои слова обратно.

– Вон пошла, я сказал!

Уже грозно, сцепив зубы.

– Не хер меня жалеть! Засунь свою жалость себе в задницу и чеши отсюда!

Ну вот так. Правильно. Пусть обидится и валит отсюда. Но вместо того, чтобы уйти, чокнутая прыгнула в яму.

И он поймал. Подхватил на лету, сдавил огромными руками. Ощутил под пальцами хрупкое тело, нежные изгибы и затрясся весь, задрожал от понимания, что коснулся ее, что вот так сжимает ладонями.

– Дурааа! Ну ты и дура, Вереск!

– А ты грубый и злобный Верзила! Отпусти – задавишь! Поворачивайся и снимай свою рубашку. И не думаю тебя жалеть. Понял? Даже дуть не стану! Пусть щиплет! Буду наслаждаться твоими стонами боли.

Ухмыльнулся косо, а во взгляде вызов.

– Нужно очень постараться, чтобы сделать мне больно, малая.

И прекрасно знал, что лжет. Знал, что один ее взгляд может ранить его настолько, как будто лезвие продирает плоть до костей. Ее пренебрежение, ее равнодушие, ее привязанность к кому-то другому. Как же быстро и легко эта маленькая девочка может причинить ему тонну боли. Она даже сама не догадывается, сколько власти есть в ее руках.

– Я постараюсь.

Он даже не сомневался, что ей это удастся, что вся его жизнь будет исполосована шрамами от ее рук, от ее безжалостных ударов, что она закопает его в этой боли живьем... знал, но никогда бы от нее не отступился.

– Ты чего там? Засмотрелась, что ли? Чего застыла, малая? Ты вроде обещала мне больно сделать, или кишка тонка? Пожалела, да?

– Пусть твоя кошка белобрысая тебя жалеет!

Улыбнулся во весь рот. Ревнует...малая ревнует, и это так сладко. Вернуть ей хоть крупицу обратно. Дует, старается. Смешная и такая бесценная для него.

– Смотри не надуйся, как шарик, и не улети, малая. Там я тебя хрен поймаю.

Смеется, и смех ее все раны лечит.

***

Висит на ремнях и смеется куда-то в никуда. Все тело покрыто синими ссадинами, кровоподтеками, глаза не открываются, и от голода сводит желудок, а он смеется. Не услышал, как один из конвоиров сказал другому.

– Зря они его сюда. Он больной на голову отморозок. Лучше бы отправили в другое место.

– Так сам Мао вмешался… а против Мао никто не попрет.

– Вот почему шестерки молчат. Это ж он Бо писюн оттяпал. Залатали кое-как, но трахаться уже никогда не будет и не захочет.

– Педрила чертов. Так ему и надо.

– Педрила не педрила, а ему указания давали, кого опустить, он и опускал.

– Сколько этому здесь еще висеть?

– Сутки повисит и в камеру пойдет. Мао сказал, долго здесь не держать.

***

– А теперь давай залазь ко мне на плечи и топай отсюда, пока тебя здесь не нашли.

– Вот и потопаю. Верзила неблагодарный.

В глаза ей посмотрел.

– А за что благодарить? Запомни, малая, никогда не делай то, о чем тебя не просят, и не жди того, чего не обещают… А вообще, не жди даже, когда дали клятву. И в жизни меньше болеть будет, ясно?