О ком молчит Вереск

И стало легче, как будто тиски отпустили сердце. Вдохнул воздух полной грудью и улыбнулся им обоим. Вымученно, устало.

— Папааа, — Мати тут же бросился ему на шею, а Нина протянула бутылку с минеральной водой.

— Спасибо, — взял у нее воду и задержал руку в своей ладони…

Это была благодарность не только за воду.

Глава 18

Снимая ложные покровы
Рисуя перышком узоры
По вскрытым венам осторожно
Сшивая очень нежно кожу

Чтобы сорвать 

 Моя любовь к тебе ужасно….
Прекрасна…
Лютой безнадегой….
Где молятся уже не Богу
Друг другу…

С дьявольским цинизмом.

Упав вдвоем безумно низко
Так низко, что спасаться поздно
И мы вдвоем рисуем звезды…

(с) Вереск (Ульяна Соболева)

Я должна была услышать от него самого. Мне нужно было смотреть ему в глаза и понимать — не ложь ли это. От одного осознания, что Сальва сидел двенадцать лет… двенадцать лет провел взаперти, а не разгуливал по странам и континентам в поисках приключений, я сходила с ума.

Все эти дни мне казалось, я не живу, а барахтаюсь в прошлом. Как будто ищу, где найти зачатки его лжи, за что зацепиться, чтоб не было так больно, чтоб душу не жгло раскаленным железом.

Каждую ночь лежала в постели без сна, глядя куда-то в ночную темноту, куда-то в свое прошлое и в свои собственные мысли.

В наши последние дни вместе в Китае. В нашу бешеную смертельную страсть, от которой вроде бы и не осталось и следа, а на самом деле она яростно продолжала клокотать во мне.

Во дворе раздался звук отъезжающей машины. Ворота раскрылись и за кем-то закрылись. Кто-то только что уехал из усадьбы. Встала с кровати и подошла к окну. У нас были гости? Или это мой муж уехал посреди ночи? Что-то случилось?

Прислушалась к звукам в соседней спальне и тихо постучала в дверь.

— Маркус? Ты там?

Никто не отозвался. Я толкнула внутреннюю дверь между нашими комнатами и вошла к Марко. Никого нет. Постель застелена шелковым покрывалом, свет выключен. В комнату пробивается тусклый свет полной луны.

Я включила ночник и заметила на столе какую-то бумагу. Подошла, чтобы посмотреть. Покрутила в руках. Какая-то накладная. Мне это ни о чем не говорит. Хотела выйти из комнаты, но вдруг увидела приоткрытый нижний ящик его секретера.

Я никогда не была слишком любопытной и всегда искренне считала, что человек имеет право на свою личную жизнь. Имеет право на нечто свое, никому недоступное. Я бы никогда не прочла чужое письмо и не стала смотреть через плечо кому-то, кто что-то пишет за компьютером.

Но тут в меня словно что-то вселилось, и я дернула этот ящик. Ничего особенного. Какие-то тетради, конверты. Я бы так его и закрыла, но мое внимание привлекла потрепанная темно-рыжая обложка. Мне казалось, что я ее где-то видела.

Протянула руку, достала старую общую тетрадь. Перевернула первую страницу, а там ноты. Сначала бросило в жар, затем в холод. Никто не мог писать ноты, кроме…кроме Сальвы.

Поднесла тетрадь к лицу, и в ноздри ударил знакомый запах. Так бывает, что вещи человека впитывают его аромат настолько сильно, что даже спустя долгие годы он сохраняется на страницах книг, в одежде, в тетради…

Перевернула несколько страниц.

Опять пылать в твоих глазах,

До пепла в них живьем сгорая,

Тебя, как кипяток, глотая

С осадком крови на губах.

Безжалостно чертить узор

На белой, как пергамент, коже.

Нежнее оба мы не сможем

Кричать друг другу о любви.

Макнув перо в надрез на сердце,

Вести полосками за грань,

Безумием возвращая дань,

Втирая в вены нас усердно.

Чтоб ядом снова мчалась кровь,

Шагами в бездну мы срывались,

И причинять тебе любовь…

Да причинять тебе любовь,

Так, чтобы шрамы оставались…

(с) Сальваторе ди Мартелли (Ульяна Соболева)

Пальцы дрогнули и прошлись по буквам. Когда он это написал? Нет чисел, нет подписи, только почерк. Его. Но я знала, что это мне. Я чувствовала. Потому что шрамы больно заныли. Шрамы, которые он мне причинил.

Не знала, что он пишет стихи. Никогда не рассказывал.

Нежнее оба мы не сможем. Кричать друг другу о любви…

Не сможем…он прав. Можно ли это безумие называть любовью? Любил ли он меня когда-нибудь вот так…как написано здесь?