О ком молчит Вереск

Перевернула еще несколько страниц и болезненно застонала, увидев карандашный рисунок. Набросок двухэтажного дома на краю обрыва… а внизу плещутся огромные волны, и в них можно четко различить силуэт девушки и лицо мужчины в профиль.

— Да. Здесь очень красиво. Сказочно. Я мечтала побывать в Шанхае еще в детстве.

— Ты рассказывала, я помню.

— Казалось, что тебе неинтересна моя болтовня с Марко.

— Тебе казалось…. Мне было интересно все, что касалось тебя.

Стал позади меня, опираясь ладонями на стекло, выдыхая мне в затылок, вызывая вихрь мурашек своей близостью. Я не верила ему, не верила ни единому слову. Такие, как Сальваторе, играют с женщинами, удовлетворяют свои потребности и умеют красиво говорить. Я слышала, как он умеет соблазнять… как умеет шептать своим дьявольским голосом. Как тогда Лауре.

— Когда я уехал в Америку, — пока он говорил, его длинные пальцы ласкали мои волосы, — и жил у дяди, я каждый день рисовал наш дом. В тетради. Старой общей тетради, найденной в комнате тетки Мардж, — кажется, он заплетал мои волосы в косу, и мне это нравилось. Чувствовать нервные, длинные пальцы Сальвы, позволять ему трогать себя и позволять себе наслаждаться этими прикосновениями, — вначале продумал, каким будет фундамент, потом стены, окна и комнаты. Я никогда не учился этому… никогда не был художником. Но я видел, каким он будет, наш дом… Уже тогда я знал, что ты принадлежишь мне.

— И где… этот дом теперь?

— Не знаю. Кажется, я привез тетрадь с собой, но она исчезла.

Тетрадь оказалась у Марко. Я не смогла положить ее обратно, я сжала ее изо всех сил, вдавливая в свою грудь, и невольно вздрогнула. Где-то внизу раздались звуки музыки. Кто-то играл на гитаре… Ту самую. Нашу с Сальваторе песню. Я выскочила из спальни, закрыла дверь и босиком побежала по лестнице, толкнула дверь, выскочила в сад, раздвигая ветки, шла на звук, пока не увидела…. Он сидел на спинке скамейки и играл… Длинные пальцы перебирают струны, профиль светлым пятном выделяется в темноте. Как же режет по венам эта музыка, как же она впивается в них тупыми гвоздями воспоминаний. В нашу последнюю встречу…пятнадцать лет назад он пел мне ее. И каждое слово как будто вырезал своим ножом прямо на сердце. Почему именно она? Почему именно сейчас? Почему все, что делает этот человек, причиняет мне такую адскую боль? Какими силами ада я проклята любить его?

— Сальваторе…

Я не знаю, как сказала это вслух, и мой сын обернулся ко мне.

— Прости… я тебя разбудил? Да, дядя Сальваторе научил меня играть эту песню на гитаре и подарил ее мне. Тебе нравится? У меня ведь получается, правда? Он дает мне уроки и обещал, что через несколько месяцев я буду играть не хуже него самого.

— Да…у тебя получается. Это ты…ты выбрал именно этот трек?

— Нет…дядя.

Так я и думала. Назло мне. Чтобы уколоть как можно сильнее, чтобы ударить наотмашь и ткнуть разбитым лицом в наше прошлое.

— Ты босиком! И совсем раздета!

Сын спрыгнул с лавки, стянул с себя куртку и накинул мне на плечи.

— И дрожишь. Ты заболеешь! Мам…что с тобой последнее время? Скажи! Что-то случилось? Ты поссорилась с папой? Что это за тетрадь?

— Да так…мои записи. Не важно. — провела ладонями по его щекам. — Нет, мой лев, я не поссорилась с папой, и у меня все хорошо. Правда. Просто я услышала музыку и не поняла, кто здесь. Испугалась, что кто-то забрался в сад.

— Ты, как маленькая! — прислонился лбом к моему лбу и щелкнул меня по носу. — Кто мог забраться? Через колючую проволоку и ток? Мы же как в крепости. Даже в тюряге, где сидел дядя Сальва, так не охраняли, иначе он бы не смог оттуда сбежать.

— А он сбежал?

— Я так думаю… ведь ему дали пожизненно.

Пожизненно? О, боже! За что? Как? Почему Марко об этом не знал?

— Это он тебе рассказал?

— Да.

— А что еще он рассказывал?