О красоте

— Да, и кто-то следит за тобой. — Ла Шонда рассмеялась долгим смехом и потрепала его по щеке. — Ну ладно, детка, я пошла. До следующей недели, если больше не увидимся. Береги себя.

— Пока, Ла Шонда.

Леви прислонился к стойке с записями «Мадам Баттерфляй» и смотрел, как она уходит. Кто-то тронул его за плечо.

— М-м… извини, Леви… — Это был Том из отдела фольклора. — Мне сказали, что ты… что у нас что-то вроде собрания. Что ты, в общем, хочешь устроить…

Том был крут. Когда речь шла о музыке, они спорили так, как только могут спорить двое парней, но Леви отдавал себе отчет, что Том крут во многих других отношениях. В отношении этой безумной войны, в отношении покупателей, которым он не позволял мотать ему нервы; кроме того, Том был легок на подъем.

— О, дружище Том, как твое ничего? — воскликнул Леви и попытался сдвинуть с ним кулаки — его обычная ошибка. — Да, точно, у нас собрание. Я уже иду. Эта рождественская история — бред собачий.

— Абсолютная бредятина, — согласился Том, убирая с лица густую светлую челку. — Здорово, что ты… хочешь бороться и все такое.

Впрочем, иногда — вот как сейчас — Леви замечал в Томе какую-то нервозную почтительность, словно тот боялся, что Леви достанется приз, за которым Леви и не думал гнаться.

Тут же выяснилось, что пришли только белые ребята. Ни Глории и Джины, двух латиноамериканок, ни братана Джамала из «Музыки мира», ни иорданца Халеда из «Музыки на DVD» — были только Том, Кенди и приземистый, веснушчатый парень по имени Майк Клаусси, который работал на третьем этаже в отделе попсы и которого Леви почти не знал.

— А где все? — спросил Леви.

— Джина обещала прийти, но… начальник отдела повис у нее на хвосте, глаз не спускал с нее, так что… — объяснила Кенди.

— Но она обещала прийти?

Кенди пожала плечами, а затем взглянула на него с надеждой, как и прочие. Леви посетила уверенность, что пока он не заговорит, никто не заговорит, — то же странное чувство преследовало его и в школе. Он пользовался авторитетом, и это имело какое-то сложное и невысказанное отношение к цвету его кожи — слишком глубокое, чтобы он мог его измерить.

— В общем, есть черта, которую переходить нельзя, ниже которой нельзя опускаться. И эта черта — работа на Рождество. Вот так и никак иначе. — Леви размахивал руками сильнее, чем требовал его темперамент, потому что этого, кажется, ждали его слушатели. — Я считаю, что мы должны выразить протест. Действием. Получается, что, если ты не на полной ставке и отказываешься выйти на Рождество, ты можешь распроститься со своей работой. По-моему, это бред.

— А как это — выразить протест действием? — спросил Майк. Он был дерганый — много двигался, когда говорил. Интересно, подумал Леви, каково быть таким маленьким, розовым, нервным и смешным. Размышляя над этим, он, наверное, смотрел на Майка хмуро, поскольку паренек совсем разволновался, сунул руки в карманы и тут же снова их вытащил.

— Ну, например, устроить сидячую забастовку, — предложил Том. Он держал пачку табака German Drum с сигаретной бумагой и хотел свернуть самокрутку. Повернувшись к двери и согнув свой медвежий торс, он пытался уберечь этот замысел от ветра. Леви, на дух не переносивший табак, помогал Тому, стоя прямо перед ним и играя роль живого щита.

— Сидячую забастовку?

Том начал было объяснять, что это такое, но Леви, поняв, к чему он клонит, прервал его.

— Эй, я не стану сидеть на полу. Никакого пола не будет.

— Ты и не должен… это необязательно. Мы можем и выйти. Походить у магазина.

— Ага, только выйди — и ты дойдешь до биржи труда, — сказала Кенди, достав из кармана окурок Мальборо и прикурив от зажигалки Тома. — Бейли об этом позаботится.

— Ни одна зараза отсюда не двинется, — сказал Леви, беспощадно пародируя Бейли: резкие петушиные рывки его неуклюжей головы и скрюченную фигуру, превращавшую его в четвероногое животное, которое только что освоило прямохождение. — Ни одна зараза не выйдет из этого магазина, или ее вышвырнут из этого магазина, потому что из этого магазина ни одной заразе ходу нет и быть не может.