О красоте

— Речь не о нем! Начхать мне на Монти Кипса! Речь о тебе. Ты боишься любого, кто во что-нибудь верит. Как ты обращаешься с Джеромом? Ты даже не смотришь на него — как же, ведь он ударился в христианство! Мы оба это знаем, но замалчиваем. Почему? Ты отпускаешь свои шуточки, а ведь для него это не хиханьки-хаханьки. Раньше ты как будто бы знал, во что веришь и что любишь, а теперь ты просто…

— Не ори.

— Я не ору.

— Орешь. Тише. — Пауза. — Откуда мне знать, с какой стати Джером якшается с этими…

Кики сжала кулаки и горестно шлепнула себя по бедрам.

— Да все потому же. Я думала обо всем этом; одно из другого и вытекает. Мы живем в нашем доме, как приговоренные: ни словечка всерьез, все подколки да насмешки. Боимся лишний раз рот открыть, а то вдруг ты, наша полиция мыслей, решишь, что это клише или что это плоско. Тебе на все плевать, и на нас плевать. Знаешь, вот я сидела, слушала Кипса — да, по большому счету он сдвинутый, но он стоял перед всеми и говорил о том, во что верит.

— Заладила. Выходит, главное — верить, а во что — дело десятое? Сама-то слышишь, о чем говоришь? Он верит в ненависть. Он низкий, лживый…

Кики ткнула пальцем ему в лицо.

— Ой, кто тут рассуждает о лжи? Кто это смотрит мне в глаза и осмеливается осуждать чью-то ложь? Если это единственный Кипсов грех, то этот человек в тыщу раз достойнее тебя!

— Ты рехнулась, — пробормотал Говард.

— Не смей! — взвизгнула Кики. — Не смей так обо мне! Боже, это все равно что… Ты даже не можешь… Мне кажется, я перестала тебя понимать. Помнишь, после 11 сентября ты разослал всем шутовское письмо насчет Бодри, Бодра…

— Бодрийяра. Философ такой. Бодрийяр.

— Насчет симулятивных войн[103] или как их там, черт возьми. И я тогда подумала: «С этим человеком что-то неладно». Мне было стыдно за тебя, хоть я и смолчала. Говард, — она протянула руку, но не дотронулась, — это реальность. Это жизнь. Все происходит на самом деле, не понарошку. Люди страдают не понарошку. Когда ты их ранишь, это не понарошку. Когда ты спишь с нашей хорошей подругой, это тоже не понарошку, и это причиняет мне боль.

Кики повалилась на кушетку и зарыдала.

— Сравнила массовое убийство с супружеской неверностью… — тихо сказал Говард, но буря миновала, и слова потеряли смысл. Кики плакала в подушку.

— За что ты меня любишь? — спросил он.

Кики плакала и не отвечала. Через несколько минут он спросил снова.

— Это что, вопрос с подвохом?

— Это искренний вопрос. Не понарошку.

Кики молчала.

— Я помогу тебе, — сказал Говард. — Поставлю его в прошедшее время. За что ты меня любила?

Кики громко засопела.

— Не буду играть в твою глупую, грубую игру. Я устала.

— Кикс, ты так давно меня избегаешь, что я уже не знаю, испытываешь ли ты еще ко мне хотя бы капельку симпатии, не говоря про любовь.

— Я всегда тебя любила, — сказала Кики, но так ожесточенно, что это перечеркнуло ее слова. — Всегда. Это не я изменилась. Это кое-кто изменил.

— Честное слово, я вовсе не нарываюсь на конфликт, — утомленно сказал Говард, надавив пальцами на глаза. — Мне просто хочется знать, за что ты меня любила.

Они замолчали. И в тишине лед между ними треснул. Дыхание стало ровнее.

— Не знаю, что ответить. Можно наговорить друг другу приятной дребедени, но какой в этом смысл? — сказала Кики.

— Ты твердишь, что надо все обсудить, — сказал Говард. — А сама уходишь от разговора. Пресекаешь все мои попытки.

— Я знаю одно: всю свою жизнь я тебя любила. И я в ужасе от произошедшего. С кем угодно могло случиться, только не с нами. Ведь у нас все по-другому. Ты мой лучший друг…

— Да, — несчастным голосом сказал Говард. — И всегда им был.

— И мы с тобой совместно воспитываем наших детей.

— Совместно воспитываем, — ядовито повторил Говард ненавистную казенную формулировку.

— Не надо сарказма, Говард. Это факт нашей жизни.

— Да я и не… — вздохнул Говард. — А еще мы любили друг друга.

Кики снова уронила голову на кушетку.

— Заметь, Гови, это ты сказал в прошедшем времени, не я.

Они опять замолчали.

— А еще нам, конечно, — сказал Говард, — всегда хорошо давался гавайский.

Настал черед Кики вздыхать. В силу давних и частных причин «гавайским» в обиходе Белси завуалированно назывался секс.

— Скажу больше: мы владели гавайским в совершенстве, — продолжал Говард, понимая, что ходит по краю пропасти. Дотронувшись до жениной головы с уложенной вокруг косой, он сказал: — Ты не можешь это отрицать.

— Я-то не собираюсь. А вот ты это сделал. Когда сделал то, что сделал.

Смешное нагромождение повторов — три «сделал» подряд. Говард с трудом сдерживал улыбку. Кики улыбнулась первая.

— Да ну тебя к ядрене фене, — сказала она.

Говард протянул руки и запустил их под ее феноменальные груди.

— Отвали, — повторила она.