О любимых во весь голос плачу

Проходя мимо гастронома, он обратил внимание на темнеющий комочек около мусорных баков. Ему показалось, что комочек тот шевелится. Подойдя ближе и присмотревшись, Михал Егорыч в комочке разглядел котёнка. Бедняжка загибался на сильном морозе. Всего на двух лапах стоял он: на передней левой и на задней правой. Дрожащие две другие поджимал под себя, пытаясь согреть их в своей короткой шёрстке. Котёнок смотрел на человека круглыми, жёлтыми, как трёхкопеечная монета, глазками, устало и обречёно молчал. Вид котёнка говорил сам за себя: заберите, иначе окачурюсь. Михал Егорыч нагнулся, сгрёб котёнка обеими руками и сунул за пазуху.

Сердце художника ёкнуло. Жалкий котёнок напомнил художнику его самого. Картины недавней жизни отрывками, смутно и сумбурно плыли перед ним. Частенько приходилось оглядываться на свою жизнь,, и всегда одна картина главенствовала, как рефрен, постоянно повторялась, застилая все другие видения: шторм в Тихом океане, который трепал их пароход, когда художник Синеоков среди других зеков препровождался на Колыму. Вот уж поистине песчинка во вселенной!

      “-Я помню тот Ванинский порт,

      И вид парохода угрюмый.

      Как шли мы по трапу на борт,

      В холодные мрачные трюмы.”

…пел какой-то парнишка в кирзовых сапогах, вцепившись руками в металлическую сетку, перегораживавшую трюмы. Качка была мучительной. Большинство зеков в бессознательном состоянии катались по полу, словно не живые. Девять дней каждый из них, подобно песчинке в пустыне, находился во власти стихии. За девять мучительных суток художник Синеоков свыкся с ролью песчинки так, что и по сей день не считал себя более того. Вот ещё одну песчинку жизнь закатила ему за пазуху. Синеокова приютили тогда геологи, не дали погибнуть. Теперь его очередь: помочь выжить живому существу.

Войдя в комнату, Михал Егорыч расстегнул полушубок, и котёнок вывалился на мягкий голубой диван, на лоснившееся, видавшее виды, плюшевое полотно. Человек разулся, разделся, повесил шапку и полушубок на вешалку, а котёнок, замерев, не двигался с места , боясь пошевелится.Только жёлтыми монетами сопровождал каждое движение человека, при каждом шаге его вздрагивая всем телом.

–Вид у тебя неважнецкий. Точь-в-точь как у меня, желторотика, в первые дни на Колыме, -глядя на котёнка, заговорил художник надтреснутым басом.– Досталось тебе на орехи? Да? Дрожишь, как осиновый лист. Не бойся, бить тебя не буду, – мужчина наклонился и погладил беднягу. Тот от прикосновения руки вначале вздрогнул всем телом и напрягся. Поняв, что его не бьют, а гладят, расслабился и слегка растянулся на диване, сладко пряча за пушистыми веками жёлтые монеты.

–С тобой всё ясно, как белым днём, – продолжил художник, доставая через форточку, лежавшую между рам и завернутую в газету колбасу. – За непослушание тебя выперли из дому. Ты наверное, шалунишка!?? Не понравился хозяину. Вот и я когда-то не понравился некоторым людишкам, и меня выперли из Москвы. Моё вольнодумие пришлось не ко двору. Вместо того, чтобы “лизать” в своих картинах я “гавкал”.– Михал Егорыч резал колясочками колбасу, раскладывая в глубокую тарелку( другой просто не было ).Котёнок почуяв мясной запах, жадно глотнул слюну. – И это нам знакомо. Сколько я её, слюны-то переглотал в лагерях. С голода умирал. Думал не выживу, – Михал Егорыч поставил тарелку перед котёнком, – но бог миловал, а люди добрые помогли. Чему быть, брат, того не миновать. Вот если на роду тебе написано не замерзнуть, значит, не замерзнешь. Как говорится, кому утонуть – в огне не горит. -Михал Егорыч достал из-за шкафа с перекошенными дверками деревянный ящичек, стал отщипывать от газеты кусочки бумаги и стелить на дно ящичка. – Это вот тебе отхожее место, – указал художник на ящик, ставя его в угол комнаты. – Нагадишь, – твоим же носом всё и вытру. У меня, брат, шалишь. Люблю порядок. Беспорядка нанюхался из “параши”. – Котёнок почти не жевал колбасу, а жадно глотал кусками. Он то и дело косился на человека, боялся, что тот отнимет тарелку раньше, чем кончится колбаса. Насчёт порядка он согласен. Он сейчас на всё согласен. Прошлые ошибки усвоил на морозе, как дважды два.

Когда с колбасой было покончено, котёнок неторопливо, со знанием дела стал вылизывать себя. Не смотря на то, что был уставший, “умывался” он капитально и основательно, красным шершавым языком наяривая свою правую лапку. ( Художник отметил себе: котёнок чистоплотен, значит, они “споются”).