О любви

Глава XXIX О женском мужестве

I tell thee, proud Templar, that not in thy fiercest battles hadst thou displayed more of the vaunted courage, than has been shown by woman, when called upon to suffer by affection or duty.

«Ivanhoe», tome III,page 220[66].

Мне вспоминается фраза, прочитанная мною в какой-то книге по истории: «Все мужчины потеряли голову; в такие минуты женщины имеют над ними неоспоримое превосходство».

Мужество женщины получает подкрепление, которого нет у мужества ее любовника; ее подстрекает по отношению к нему самолюбие, и ей доставляет такое удовольствие возможность в самый разгар опасности состязаться в твердости с человеком, который часто оскорблял ее, гордясь своим покровительством и своей силой, что и сила этого наслаждения возвышает женщину над каким-либо страхом, составляющим в данную минуту слабость мужчины. Если бы в эту самую минуту мужчина имел такую же поддержку, он тоже возвысился бы над всем, ибо страх вовсе не в опасности, он в нас самих.

Это не значит, что я намерен умалять мужество женщин; я видел, как иной раз они бывают выше в этом отношении, чем самые храбрые мужчины. Нужно только, чтобы они любили кого-нибудь, так как тогда все их чувство сосредоточивается на любимом человеке и самая грозная прямая личная опасность превращается для них в его присутствии в розу, которую легко сорвать[67].

У женщин, которые не любили, я тоже наблюдал самое холодное, самое удивительное бесстрашие, совершенно чуждое какой-либо нервозности.

Правда, мне приходило в голову, что они так храбры только потому, что не знают, как мучительны бывают раны.

Что же касается нравственного мужества, неизмеримо более высокого, то твердость женщины, борющейся со своей любовью, – самое великолепное из всего, что только существует на свете. Всякие другие проявления мужества кажутся пустяками по сравнению с этой столь противоестественной и столь болезненной борьбой. Может быть, они почерпают силу в привычке к жертвам, навязанной нам стыдливостью.

Несчастье женщин в том, что проявления этого мужества всегда остаются скрытыми и почти не подлежат огласке.

Еще большее несчастье в том, что оно направлено против их счастья: принцессе Клевской следовало ничего не говорить мужу и отдаться герцогу Немурскому.

Может быть, женщин главным образом поддерживает гордое сознание того, что они отлично защищаются, и они воображают, что обладание ими является для любовника вопросом тщеславия. Жалкая и ничтожная мысль! Как будто у страстного человека, ставящего себя с легким сердцем во всякие смешные положения, есть время думать о тщеславии! Так монахи, воображающие, что они провели дьявола, вознаграждают себя гордостью за свои власяницы и умерщвление плоти.

Мне кажется, что, если бы принцесса Клевская дожила до старости, до того времени, когда мы судим свою жизнь и когда наслаждения гордости предстают пред нами во всем их ничтожестве, она раскаялась бы. Задним числом ей захотелось бы прожить свою жизнь так, как прожила свою г-жа де Лафайет[68].