О любви

Это мне напоминает Руссо, который предписывал Эмилю побольше ходить. Сегодня в полночь, прогуливаясь на холодке по берегу моря вместе с маленькими танцовщицами, я думал о том, что сверхчеловеческая нега свежего морского ветерка под валенсийским небом, покрытым роскошными звездами, которые кажутся здесь совсем близкими, неведома нашим унылым, туманным странам. Ради одного этого стоит проехать четыреста миль; это мешает также задумываться, потому что ощущения здесь слишком сильны. Я думал далее о том, что целомудрие моих маленьких танцовщиц отлично объясняет тот путь, каким идет мужское высокомерие в Англии, стремящееся понемногу восстановить в обиходе цивилизованной нации гаремные нравы. Легко заметить, что некоторые английские девушки, при всей красоте и трогательном выражении лица, страдают недостатком мыслей. Невзирая на свободу, которая лишь недавно изгнана с их острова, и на восхитительную оригинальность национального характера, им не хватает интересных мыслей и оригинальности. Часто в них нет ничего замечательного, кроме странной щепетильности, и это вполне естественно, ведь стыдливость английских женщин – предмет гордости их мужей. Но, как ни покорна рабыня, ее общество вскоре делается тягостным. Отсюда для мужчин необходимость мрачно напиваться каждый вечер[143], вместо того чтобы проводить, как в Италии, вечера со своими любовницами. В Англии богатые люди, скучая у себя дома, под предлогом необходимости телесных упражнений делают пешком четыре или пять миль ежедневно, как будто человек создан и послан в мир для того, чтобы бегать рысью. Таким образом они расходуют нервный флюид с помощью ног, а не сердца. После этого они осмеливаются говорить о женской щепетильности и презирать Испанию и Италию.

Напротив, нет людей более праздных, чем юные итальянцы; движение, которое ослабило бы их чувствительность, им отвратительно. Время от времени они предписывают себе прогулку в полмили как неприятное лекарство для поддержания здоровья; что касается женщин, то римлянка за целый год делает меньше концов, чем юная мисс в течение одной недели.

Мне кажется, что гордость английского мужа заключается в том, чтобы искусно возбуждать тщеславие своей бедной жены. Прежде всего он убеждает ее, что не следует быть вульгарной, и матери, которые готовят дочерей для приискания мужа, отлично усвоили эту мысль. Отсюда мода, гораздо более нелепая и деспотическая в благоразумной Англии, чем на лоне легкомысленной Франции: на Бонд-стрит была изобретена carefully careless[144]. В Англии следовать моде – долг, в Париже – удовольствие. Мода воздвигает в Лондоне гораздо более несокрушимую стену между Нью-Бонд-стрит и Фен-черч, нежели в Париже между Шоссе д’Аитеи и улицей св. Мартина. Мужья охотно разрешают эту аристократическую дурь своим женам в возмещение той огромной массы печали, какую они заставляют их переносить. Весьма точное изображение женского общества в Англии, каким его сделала молчаливая гордость мужчин, я нахожу в романах мисс Берни, некогда столь знаменитых. Так как попросить стакан воды, когда хочется пить, считается вульгарным, героини мисс Берни, не задумываясь, умирают от жажды. Чтобы избежать вульгарности, они впадают в отвратительное жеманство.

Сравните благоразумие богатого молодого англичанина двадцати двух лет с глубокой недоверчивостью юного итальянца того же возраста. Итальянец принужден быть недоверчивым ради своей безопасности, но он освобождается от нее или, по крайней мере, забывает о ней, когда находится в интимном кругу, между тем как именно в обществе милых ему лиц благоразумие и надменность молодого англичанина удваиваются. Я слышал, как один англичанин сказал: «Вот уже семь месяцев, как я не заговариваю с ней больше о поездке в Брайтон». Дело касалось необходимости сэкономить восемьдесят луидоров, и это двадцатидвухлетний любовник говорил о своей возлюбленной, замужней женщине, которую он обожал; но в полный разгар страсти благоразумие не покинуло его; тем более не решился бы он сказать своей любовнице: «Я не поеду в Брайтон, потому что это было бы для меня затруднительно».

Заметьте, что судьба Джанноне, П… и сотни других заставляет итальянца быть недоверчивым, тогда как молодого английского красавца ничто не принуждало к благоразумию, кроме крайней, болезненной чувствительности его тщеславия. Француз, умеющий приятно выражать свои каждодневные мысли, говорит все женщине, которую любит. Это привычка, без этого ему не хватало бы уверенности в себе, а он знает, что без уверенности в себе нельзя быть изящным.

С болью, со слезами на глазах решился я написать сказанное выше; но поскольку мне кажется, что я никогда не стал бы льстить королю, то зачем буду я говорить о целой стране что-либо иное, чем то, что я вижу в ней и что of course[145]может быть очень абсурдно, только из-за того, что страна эта породила самую милую женщину, какую я когда-либо знал?