О любви и прочих бесах

Абренунсио его понимал. Ему всегда казалось, что если перестать верить, то на том месте в душе, где была вера, остается рубец, который не перестает тревожить. Но он не мог согласиться с тем, что девочку надо подвергать исцелению экзорцизмом.

— Это деяние мало чем отличается от африканских ритуалов, — сказал он. — Даже хуже. Негры ограничиваются принесением петухов в жертву своим богам, а Святая Инквизиция, бывает, четвертует бедняг или поджаривает живьем на костре у всех на глазах.

Присутствие падре Каэтано Делауро на беседе с епископом показалось ему дурным знаком. «Он — палач», — сказал медик без обиняков и пустился в подробное перечисление всех аутодафе, когда умалишенные были казнены как еретики или как одержимые бесом.

— Полагаю, что убить ее было бы более по-христиански, чем похоронить там заживо.

Маркиз перекрестился. Абренунсио взглянул на него, такого жалкого и нелепого в своих парчовых траурных одеждах, и увидел в его потухших глазах светлячков сомнения.

— Заберите ее оттуда, — сказал медик.

— Я этого желаю с той минуты, как она скрылась в обители погребенных заживо, — сказал маркиз. — Но я не в силах противодействовать воле Божьей.

— А вы найдите в себе силы, — сказал Абренунсио. — Бог, возможно, зачтет вам это доброе дело.

В тот же вечер маркиз послал епископу прошение об аудиенции. Послание было им собственноручно составлено (крайне путано) и написано (весьма неразборчиво), а потом лично передано привратнику, чтобы быть уверенным в доставке депеши по назначению.

Епископ был в понедельник извещен о том, что Марию Анхелу готовят для экзорцизма. Он хорошо пообедал на террасе под желтыми колокольчиками и не обратил внимания на доставленное прошение. Ел он всех блюд понемногу, с тем чтобы растянуть удовольствие часа на три. Сидевший перед ним падре Каэтано Делауро читал ему книгу хорошо поставленным голосом и в несколько театральной манере. И то и другое вполне соответствовало тому чтиву, которое он выбирал по своему вкусу и разумению для такого часа.

Старый дворец был слишком велик для епископа, который довольствовался приемной залой, спальней и — до сезона дождей — открытой террасой, где он отдыхал в сьесту и принимал пищу. В другом крыле дворца находилась дворцовая библиотека, которую Каэтано Делауро основал, пополнял и содержал в порядке и которая в свое время считалась одной из лучших библиотек в Испанских Индиях. Остальные одиннадцать комнат дворца представляли собой заброшенные покои, где копился столетний хлам.

Каэтано Делауро был, кроме монахини, прислуживавшей за столом, единственным человеком, которому позволялось разделять обеденную трапезу с епископом. И не только из-за своего дара прекрасного чтеца. Он не занимал никакого поста и был всего лишь библиотекарем, но из-за близости к епископу все видели в нем первого викария и знали, что епископ не принимает без него никакого важного решения. Он имел свою персональную келью в доме по соседству с Дворцом, где находились помещения для служителей епархии и дюжины монахинь для домашних работ. Однако его настоящим домом была библиотека, где он трудился и читал по четырнадцать часов в сутки и где у него имелась постель на случай, если работа свалит с ног.

Тот исторический день начался с из ряда вон выходящего события: Делауро при чтении не раз сбивался, путал строчки и, более того, пропускал целые страницы, сам того не замечая.

Епископ при каждом его промахе бросал на него свой проницательный взгляд алхимика и наконец добродушно спросил:

— О чем ты мечтаешь?

Делауро вздрогнул.

— Наверное, жара сморила, — сказал он. — А что?

Епископ смотрел ему в глаза.

— Нет, не только жара, — сказал он и добавил тем же тоном: — О чем ты думаешь?

— О девочке, — ответил Делауро.

Не надо было ничего уточнять, ибо после визита маркиза для них существовала только одна девочка. Они много о ней говорили. Вместе читали хроники, посвященные одержимым, и мемуары святых экзорцистов. Делауро вздохнул:

— Она мне даже снится.

— Как она может тебе сниться, если ты ее не видел? — спросил епископ.

— Известно, что она — местная маленькая маркиза двенадцати лет, с длинными волосами, как шлейф королевы, — сказал он. — Большего и не надо.

Епископа никогда не тревожили ни видения небесные, ни рассказы о чудесах, ни самобичевание. Все его помыслы были связаны с этой грешной землей. Потому он лишь качнул головой и снова взялся за еду. Делауро принялся за чтение, стараясь не сбиваться. По окончании трапезы епископ с его помощью взгромоздился на кресло-качалку и, удобно там устроившись, промолвил:

— А теперь расскажи мне, как она тебе снится.

Все было совсем просто. Делауро снилось, что Мария Анхела сидит у окна, выходящего в заснеженное поле, и ест виноградинки, срывая одну за другой с виноградной грозди, которая лежит у нее на коленях. Каждая ягодка, отрываясь, заставляет звенеть всю гроздь. Казалось, будто девочка уже много лет сидит у этого распахнутого в вечность окна и старается докончить свое дело, но не спешит, потому что знает: с последней виноградинкой придет смерть.