О любви я молилась

В конечном итоге, после всех подсчетов и пересчетов, я оказываюсь в приличном долгу перед Димой, ибо помимо требуемых проплат за его вещи я должна учесть и иные его траты на общее хозяйство, поскольку он частич­но финансировал покупку новой стенки и дивана. Я безропотно обещаю ему отдать все суммы, которые он потратил: не умею торговаться — особенно с ним. И не хочу длить всю эту сердечную боль, влезать в дрязги.

Adieu — навсегда, навеки

Я сказала, чтобы он ушел до дня рождения дочери, до десятого декабря. Сказала, что мы хотим в этот день остаться вдвоем, без него.

В перерывах между сборами вещей мы, как обычно, как у нас было заве­дено, садились покушать перед телевизором и смотрели фильмы. Я сидела рядом с ним на диване, вцепившись в его руку, которую поливала слезами и иногда целовала. Говорила ему что-то доброе и нежное. А он плакал вместе со мною. Так мы провели два дня, плача бок о бок. Так что, когда он ушел, я даже обрадовалась, что все закончилось. Закончилось как бы благополучно, ибо я не успела умереть от этой сердечной боли, и он тоже.

...Уехав от меня с вещами в воскресенье на закате, уже в понедельник Дима звонит мне с работы, что вечером привезет мне чемодан. Я даже оше­ломлена немного — мне чемодан «не горит», я и не рассчитывала даже, что он его так быстро возвратит. Напротив, от полученного за выходные стресса, от Диминых сборов и ухода я еще не отошла и предпочла бы отложить встречу с бывшим мужем хотя бы на несколько дней. Однако Дима настаивает и вечером приезжает — привозит чемодан, который якобы загромождает его маленькую комнатку. Войдя в дом, он долго с этим чемоданом возится у меня в прихожей, не глядя на меня. Я, наконец, догадываюсь предложить ему попить чаю, и он тут же охотно соглашается, словно только того и ждал. Мы пьем, нам обоим очень больно. Я проникаюсь Диминым состоянием — понимаю, что ему не удается сразу перестроиться на новый лад, на новый распорядок жизни и на новый дом, хотя он и старый, и родной на самом деле. Вот и вернулся ко мне, пришел в квартиру, которая еще вчера была и его жилищем. Почему вер­нулся? Зачем? И за чем? За утраченным счастьем в утраченном времени или надеясь найти что-то? Что? Уж точно не любовь! Его любовь переместилась по другому адресу...

Узнав о том, что Дима ушел, кто-то из моих друзей сказал:

— Разве мужчина по доброй воле может тебя оставить? Что же он наде­лал? Как же он будет без тебя, без твоей души, в которую так глубоко погру­зился? Ведь он как никто другой проникся ею?

Замечание мне польстило, а все те вопросы. я их сама себе не раз зада­вала, только заключения делала весьма расплывчатые. Ответила в духе новых веяний, которым всецело поддалась:

— Погрузился, проникся. Ведь он ушел с моею душой и с присущей ей любовью! Из меня все похищено, разворовано и вернется ли мне обратно? Может, до конца моих дней я буду мыкаться без всего, что мне принадлежа­ло. А Дима. Возможно, и поймет что-либо когда-либо. Возможно, поймет лишь тогда, когда я «все свое» отвоюю обратно. А произойдет ли такое, слу­чится ли?

В душе я была уверена, что отвоюю, что это обязательно произойдет! Была уверена, что вскоре буду торжествовать и праздновать победу. Благо мне было понятно, как это можно сделать, каким путем следует идти. Казалось, что понятно.

Бедная, не знала я, во что ввязалась, во что оказалась вовлечена. Не знала, что все только начинается и что я лишь в самом начале борьбы, жестокой и непредсказуемой, в которой мне предстоит выдержать и пережить столько всего! А если б знала? Отказалась ли бы от этой борьбы, от схватки всле­пую — с неправдою, подлостью, с гнусным и мерзким воровством?

Вот не знала я, что мои испытания только начинаются и что все то, что я уже пережила. Так, даже и не «цветочки», а «лепесточки» — в сравнении с тем, что пережить предстояло.

Время полета над пропастью

Конец любви наступил раньше конца совместной жизни. Но лишь уход мужа из моего дома подчеркнул и проявил все самое тяжелое и безысходное в драме наших взаимоотношений, доведя ее до высшей точки кипения, до кульминации — до чувств и переживаний невероятных, прежде невиданных и непознанных.

...И наступила не жизнь, а парение над жизнью, поскольку боль ото­рвала тело от жизни, наполнив его собою и раздув собою до предела. И вот наполненное болью существо, как воздушный шарик, подняло и носило над реальностью, над бытием. И в этом бытии реальность была ничем, она была неважной и незаметной, а единственной реальностью и бытием была боль, замешенная на отчаянии... И хорошо, что была вера — из давней, уже поза­бытой реальности. На веру в новой реальности уже не было сил. Но та, ста­рая, как-то цепляла еще сознание важной фразой, не давая согрешить и уйти совершенно в небытие новой реальности...

...Дима ушел, и я не знала, как все это пережить, и долго потом все хлип­ко и ненадежно болталось и провисало в проеме моей жизни, прорисовывая многочисленные аспекты боли от потерь и потерь от боли.