О людях и ангелах

Господи, как давно это было! Эпоха миновала! Эпоха целая! Весь мир успел перемениться. Конечно, не без нашего участия.

* * *

Вечером я отправился в гости к Одихмантию. Выражаясь языком Нестора, у стаи там намечался «внеочередной пир», хотя никакой чётко установленной очерёдности, помимо банных мистерий с последующим застольем, дней рождений членов стаи, Нового года, Рождества, Масленицы, Пасхи и ежегодного Дня корюшки, наши встречи не носили. Ничего не поделаешь – порой Нестор позволял себе изъясняться высокопарно. Впрочем, выспренность его была плутоватой – обыкновенно под ней, как под знатной несторовской бородой, таилась озорная улыбка. О том, что этот каприз Нестора (выспренность) не имел никакого отношения к презренной «позе мудрости», не стоит и упоминать.

Строго говоря, «внеочередным пиром» Нестор называл ритуал, с помощью которого мы призывали удачу сопутствовать нашим замыслам. Состоял он в том, что под хорошую закуску, соответствующую случаю, мы наслаждались живой водой, категорически предпочитая её дыму отечества, звёздной пыли и небу в таблетках, поскольку последние магические медиаторы размягчали внутреннюю вертикаль, так что её можно было вязать узлами, а мы на это не могли согласиться ни при каких обстоятельствах.

Одихмантий жил в Коломне. Не сказать, что близко, но с Моховой я двинулся к нему пешком. Путём крюкообразным и покатым: по Пантелеймонской улице через Фонтанку, вдоль Мойки, мимо Инженерного замка, Михайловского сада, Дворцовой, форсируя Невский, минуя Исаакиевскую – до самой Новой Голландии. Что поступил опрометчиво, сообразил поздно. Будь это крепкий, с лёгким морозцем, а не раскисший, слякотный день, вышла бы во всех смыслах прекрасная, бодрящая прогулка. Но март в Петербурге – скверная пора. Красота вокруг была сероватой и влажной, стены домов пятнал белёсый налёт измороси, а пройти по сырой снежной каше на тротуаре и набережной, не промочив ног, полагаю, не удалось бы даже в огалошенных пимах. Я же носил ботинки из нубука – понятна их незавидная судьба. В довершение всего шлёпавший впереди меня по Алексеевской улице гимназист с ранцем уроков за плечами (занятия давным-давно закончились – где шлялся?) со всей юной дури хватил ногой по водосточной трубе, и с грохотом выскочившая из неё льдина больно саданула меня по лодыжке.

К парадной Одихмантия я подошёл хромая. Хорошо, лифт оказался в порядке: шесть этажей по лестничным маршам – это было бы уже слишком.

Хозяин встретил в прихожей, слегка – и потому приятно – пропахшей дымом, и милостиво предложил тапочки, которые обычно не предлагал. Одихмантий держался старых правил – чтобы пройти в дом, гостю достаточно было вытереть подошвы о коврик.

Кроме Матери-Ольхи (кажется, подхватила простуду), все были в сборе.