О людях и ангелах

По поводу пангарцев, вылетевших в трубу… Время от времени из любопытства я листаю учёные бюллетени, благодаря чему имею сносное представление о принятой сегодня за объективную реальность картине мироздания. Миры дна и покрышки суть различное в одном. Сфера в сфере. Пузырь, вмещающий иные пузыри – один в другом, – ограниченные собственной, не слипающейся с соседними плёнкой. Каждый мир – отдельный, что ли, пласт единой слоистой сферы и существует лишь в пространстве именно этого пласта. Фундаментальные законы подобной слоистости исследуются теоретиками, но в практическом плане границы плёнок пока что непреодолимы. Вот так. Новая космогония. Большой взрыв, оказывается, был не взрыв, а целая череда мгновенных взрывов-импульсов, каждый из которых являлся, по существу, самостоятельным актом творения. Вереница выдуваемых друг за другом из единого центра космосов. Так речь льётся изо рта говорящего волной во все стороны. Каждый звук самостоятелен, но смысл заключён в их совокупном порядке. В конце концов, Слово – творец мира. И нашего, и иного – того, что в бездне, и того, что за золотыми облаками. В итоге Вселенная напоминает луковицу – одёжка на одёжке, один сферический лепесток на другом. И все без застёжек. Впрочем, это вроде бы про капусту. Итак, ещё раз: пузырь в пузыре, сфера в сфере, много сфер одна в другой и вкупе все – одно. Но во всякой – особинка, не позволяющая зафиксировать контакт с соседней. Как, скажем, если бы у каждой из этих заключённых друг в друга сфер была своя ось вращения – все оси пересекаются в общей точке центра, но каждая пространственно ориентирована по-своему. И сферы эти крутятся в различных направлениях – противоположных, перпендикулярных и всех возможных прочих, – да к тому же с несопоставимыми скоростями. Так, бывает, облака на разных ярусах небес, гонимые чужеродными ветрами, летят разлаженно, по несхожим курсам. То же здесь – многослойная плёнка пузыря, где каждый слой движется/живёт в собственном, не согласующемся с иными режиме. Настолько не согласующемся, что с одного на другой перескочить сложнее, чем сигануть из летящего самолёта в несущийся по тоннелю вагон подземки. В своём пласте общей сферы мы заперты надёжно, и деться нам из него некуда. Ресурс материи, энергии и времени этого пласта, согласно законам Ломоносова – Лавуазье и Перельмана – Петрика, неизменен, поэтому, уходя в смерть в одном его месте, они просыпаются к жизни в другом. Такая же история и с нами, живульками, хотя последнее – предположение. Иногда, однако, случается, что слои неисповедимо пробиваются сквозным каналом, и если ненароком улететь в эту трубу, становится возможен переход… из лайнера в подземку.

Я, конечно, не спец, поэтому – своими словами. Позитивист Одихмантий объяснил бы лучше. Тем более что, по нашим с Нестором предположениям, у него есть опыт вылета в трубу.

* * *

Солнце поднялось в зенит и не в шутку припекало. День расцвёл, наполнился красками, мельканием бабочек, травяными запахами, пробным, ещё не изнуряющим зноем – из куколки весны здесь, по существу, уже выпархивало лето. Когда мы, миновав нагорную территорию монастыря, где двое чернецов и четыре трудника сколачивали опалубку под фундамент новой трапезной («Проходят люди», – ответствовали они на вопрос Князя о том, кого могли мы видеть утром на горе), только спускались по тропе к пещерному храму, на площадке перед ним уже гомонила толпа любопытных гостей, прибывших на платформе того самого катера, который мы заметили с высокого обрыва. Паломники? Работники? Туристы? Всего тут было понемногу. Да и не все, пожалуй, с катера. На миг мне показалось, я нечто мимолётно уловил и, уловив, узнал – лицо ли, жест, фигуру ли, блеснувший взгляд… Однако толпа на тесном для такого количества людей уступе у входа в храм клубилась и перемешивалась, точно крупа в кипящем котелке, и я, не успев разгадать опознавание, так и не понял, что меня пронзило и стоит ли это того, чтобы тревожиться.

К тому моменту, как мы спустились на площадку, очередная группа пилигримов скрылась в недрах горы. Отвесная меловая стена, в которой был прорублен вход в церковь, слепила белизной, играла солнечными бликами и на ощупь оказалась приятно прохладной, бархатисто-гладкой и как будто бы влажной, словно брынза. Мать-Ольха развязала на шее косынку и покрыла голову.

Храм был небольшой, с одним приделом; мрак, гонимый живым огнём, метался под белыми сводами. Богоматерь с Младенцем; Спас; святой благоверный князь Александр Невский в парчовой шубе с белой опушкой, краплённой куньими хвостиками; лампады; горящие в подсвечниках свечи, словно собранные в горсть созвездия; ковчежцы со святыми мощами… Налево уходили чёрные дыры пещерных лазов с застывшим в них подземным холодом.