О людях и ангелах

«Ты тоже шёл издалека, чтобы найти меня?» – «Да». – «И не боялся?» – «Боялся. Но путь стаи вёл меня. Он – наша правда». – «Когда живёшь жизнью земли, её дыханием и ритмом, тогда приходят покой и правда, а с ними – свобода, выносливость и вера». Это говорил во мне со мною Жёлтый Зверь, который больше не казался до дрожи жутким, до онемения чужим, но был теперь просто могучим и даже заслуживающим восхищения своим величием и совершенством музыкальным шкафом. Красивым, полированным, благородного дерева шкафом. Безжизненным, но хитроумно начинённым. За его огромной, застеклённой свинцовым стеклом, украшенным узорной алмазной гранью, дверцей видны были валы и диски с насечками, цепляющими многорядные, громовые и сладкоголосые язычки, – и не один вал, не два диска, а столько, что шкаф мог бы исполнить прихотливую симфонию. «Я так и думал, так и жил, – ответил я в себе ему. – Стремился не соперничать с Творцом, а претворять с Ним вместе замысел, прислушиваясь к изначальной ноте, чтобы случайно не слажать, не осквернить тональность, и тоже сделать красоту…» – «Всё уже создано, и в этом раю просто нужно было жить, не отделяясь от него дурным умом и порождённой в муках творчества помойкой. Всё, что портачит соблазнённый разум, – скверна». – «Ты зеленец?» Глупо было спрашивать это у шкафа, пусть даже музыкального и такого замысловатого. «Я вразумляющий огнём и смертью». – «Но было ведь и славное, был блеск – бескорыстное созидание, самопожертвование, взлёты свободного духа… Было достойное – пусть останется оно». – «Стоит вглядеться, и у всего достойного, что создал соблазнённый разум, найдётся неприглядная изнанка». – «Но что-то же ведь есть…» – «Сыграй и спой то, чего ты не стыдишься». Снаружи я остался неподвижен, но внутри себя я взял в руки укулеле и запел самые свои заветные канцоны и сирвенты, которые считал чистейшим серебром: «Плач пчелы», «Трава взойдёт кольцом», «Ты враг себе, сорока»… Вышел целый концерт. «У тебя лёгкое сердце. – Когда я смолк, шкаф вынес приговор. – Оно стремится к свету, но устало любить. Тебя я тоже убью с сожалением». – «Нет! – Нам так не нравится, когда о нас говорят нелестную правду. – Ты обманулся – у меня есть мои братья». – «Это всё, для чего осталось место в твоём усталом сердце. Скоро у тебя и их не будет». – «Нет! У меня есть ещё рыжий ангел». – «Останься ты с ней, её постигло бы разочарование. Ты не способен на обжигающую страсть – она прошла бы сквозь тебя, как сквозь тёплый дождь, и ничего более». – «Но я люблю её». – «Довольно же, – загудев густыми басами, не дал мне оправдаться музыкальный шкаф. – Ты сказал за мир своё слово. Такого мира, какой бы ты хотел сберечь, здесь нет». – «Надо полюбить будущее, и он появится, – вспомнил я завет Князя. – Он будет». – «Никогда». – «Он будет!» – «Нет». – «Ложь! Я тебе не верю…» – «Иди», – на много голосов, подобно мощному хору, повелел Зверь-шкаф. И тут лёд пронзил мою грудь и какая-то тугая, надёжная сила подхватила и понесла меня – вверх, выше, выше… Я понял – это крылья, из кокона выпорхнул мотылёк.

* * *

Так я умер.

Но история на этом не кончается: во-первых, взмыв над землёй, я с удивлением узнал, что это не первая моя смерть, а во-вторых, хоть я и умер, я должен завершить рассказ, пусть даже из-за гибельной черты, из-за порога вечного безмолвия.

Что я увидел, воспарив? Внизу подо мной был круг, заметно отличавшийся от остального леса даже цветом воздуха, по-иному преломляющего свет, – он выглядел слегка сиреневым (возможно, новому моему зрению доступны стали ранее недосягаемые спектры), и, как знать, быть может, за его пределы даже звук не выходил. Значит, я не ошибся – там, внизу, мы действительно оказались в пространстве, выделенном из реальности под некий полигон, и это заставляло нас следовать предписанным этим пространством законам, в частности – выходить на поединок по очереди, а не наваливаться скопом на одного, пусть силой всех нас и превосходящего. Глупо, конечно. Но благородно. И потом, сам поединок скорее походил на слушание в суде по делам минувших дней при весьма странном судии, не брезгующем маскарадом. К тому же приговор определённо был вынесен заранее.

В центре арены находился Жёлтый Зверь – величественный и могучий, страшный своей мощью, как разгневанная земля. Полукольцом перед ним, среди деревьев, виднелись семь малышей. И восьмой, не видный остальным, седой малыш, стоял за гранью, на рубеже сиреневого круга, не заходя в него. Он раскинул в стороны руки и возносил обрамлённое белым волосом лицо к небу – словно бы ко мне, но не ко мне…