О людях и самолётах 2

Гитлевич был единственным из населения окрестных деревень, кому удалось поступить в военное училище. Он очень хотел быть лётчиком, но перед поступлением его как-то особенно крепко отлупили, и он стал хуже видеть правым глазом. Из-за этого курсант Гитлевич попал на факультет офицеров боевого управления Ворошиловградского училища штурманов. Зрение потом восстановилось, но на лётную специальность его все равно не взяли.

Окончив училище, лейтенант Гитлевич преисполнился такой неизбывной гордости за своё великое свершение и необозримый объем приобретённых знаний, что на окружающий мир стал смотреть свысока и разговаривать с коллегами, пренебрежительно цедя через губу слова.

Сослуживцы его недолюбливали и старались с ним не общаться, а солдаты откровенно ненавидели, и за глаза звали Гитлеревичем.

Должность офицера боевого управления (ОБУ) в истребительном полку – одна из самых собачьих. Эти дети подземелья с серо-зелёными, как у морлоков, лицами лишь иногда вылезают из подземных залов управления, чтобы с удивлением взглянуть на жёлтое солнце, голубое небо, зелёную траву и пятнистый автобус группы руководства полётами, и опять нырнуть в сырой бункер, чтобы глядя на оранжевое колесо индикатора кругового обзора с золотыми искорками-целями, самозабвенно орать на пилотов и расчёты РЛС.

ОБУшнику живётся куда хуже гражданского авиадиспетчера. Его главная задача – наводить группы перехватчиков на группы целей, помнить позывной, скорость, высоту и выполняемое упражнение каждого, не допускать опасного сближения, следить за гражданскими бортами, которых в московской зоне немеряно, и за абсолютно отвязными «кукурузерами» и вертушками. Хорошо ещё, когда перехват «на потолке», а если на минимуме, метрах на 700-800, то тут уж смотри в оба, ОБУ обтекает, как Снегурочка над костром и матерится в три горла.

Прочий авиационный люд, зная о нелёгкой доле ОБУшников, на них не обижается, поскольку после первого стакана они обыкновенно становятся нормальными, но офицер боевого управления Гитлевич, который к началу описываемых событий дослужился уже до капитана, оставался сволочью и в компании, и за столом, поэтому с ним не дружили, но и в конфликты старались не вступать. И служить бы ему до предельного возраста, методично портя кровь сослуживцам, но на дороге некачественно окрещённого Гитлевича вдруг оказалась яма, вырытая кощунственными руками двух атеистов – майора и старлея.

День был нелётный, в полку была предварительная подготовка, и мы с шефом тоже копались в индикаторной машине, гоняя из шкафа в шкаф радиолокационных гремлинов, как вдруг каркнула громкая связь:

– Дренаж! Высокое на меня дай! – Я узнал голос Гитлевича.

– Сокол, нахуа тебе высокое? – фамильярно спросил шеф. – Полётов-то нет.

– Дренаж, дай высокое на КП! – не унимался ОБУ.

– Сейчас дам, – ответил ротный, на самом деле не собираясь включать излучение. По сроку службы шеф непринуждённо клал на мелкое начальство. Если бы станция действительно была нужна перелётчику или аварийному борту, нас бы давно предупредил свой человек на КП дивизии – дежурный по связи.

Мы продолжили заниматься своими делами, а Гитлевич с КП нудно долдонил:

– Дренаж, Дренаж, высокое дай! Дай высокое!

– Ну, бля, дятел тоскливый! – не выдержал шеф, – сейчас будет ему высокое! – и вылез из аппаратной. Заскрипела дверь каптёрки, и вскоре шеф вернулся, неся в руках ржавый магнетрон чудовищных размеров от какой-то доисторической РЛС.

– Курбаныч, – позвал шеф, – ты Гитлеревича с КП знаешь?

– Так точна! – ответил сержант Курбанов, – его все знают…

Курбанов был узбеком, толковым и понятливым парнем, после армии собирался поступать в университет, но имел внешность торговца дынями с Центрального рынка, чем мы бессовестно пользовались. Проверяющие рыдали от умиления, когда маленький, неказистый узбек с сильным акцентом, но без единой ошибки, докладывал на итоговой проверке о миролюбивой внешней политике СССР. После проверки акцент, кстати, волшебным образом пропадал. Экологическая ниша Курбанова в армии состояла в том, что он в нужную минуту как хамелеон мог прикинуться тупой чуркой, не понимающей по-русски.

– На, – сказал шеф, протягивая Курбанову магнетрон, – сходи на КП, отдай Гитлеревичу, да смотри, ржавчину не стряси. Если спросит, что это, мол, такое, скажешь: «Майор Садовский приказал вам дать высокое!»

Через четверть часа громкая связь хрюкнула и замолчала.

– Сработало! – удовлетворённо заметил шеф. – Пиши диссер, скубэнт, «Роль магнетронов МИ-25 в воспитательном процессе».

– Он вам, товарищ майор, этой шутки не простит, такая сволочь злопамятная! – сказал я.

И как в воду глядел, точнее, в кривое зеркало.

На следующие полёты нам опять выпало летать с Гитлеревичем. Шефа на точке не было, поэтому бережно накопленные Гитлевичем за три дня запасы яда прямо-таки сочились из моего динамика громкой связи.

День был хмурый, с сильной облачностью, поэтому индикатор был забит кляксами метеообразований. И тут Гитлеревичу вздумалось лично поуправлять РЛС.

– Дренаж! – заорал он – Включай защиты!