О людях и самолётах 2

У Надюши был муж и двое мальчишек, но она считала своей прямой обязанностью держать мужское население кафедры в тонусе, поэтому ею наряды способны были вызвать могучие эротические фантазии у всего профессорско-преподавательского состава, а также у наиболее нахальных из числа студентов. Короткие юбки Надюше были решительно запрещены, поэтому она отводила душу с помощью лихих разрезов и декольте. Особенно любила Надюша блузку, на которой на самых экстремальных местах были нарисованы две персидские кошки – рыжая и белая. У Надюши это называлось: «Принести погладить кошек».

Надюша сидела за соседним столом, закинув ногу за ногу, и молотила штампами. Когда левая или правая грудь мешала процессу наложения печатей, Надюша небрежно отодвигала их рукой и продолжала трудиться.

Иван Александрович вздохнул, заставил себя сосредоточиться на донесении и продолжил переносить цифры из черновика, заполняя нескончаемые графы чёрной тушью.

Наконец, донесение было готово. Иван Александрович полюбовался своей работой, выбросил черновик и стал собираться на обед. Осталось только подписать донесение у начальника, сконвертовать его, и можно было нести его в Первый отдел, чтобы отправить спецпочтой.

Вернувшись с обеда, умиротворённый Иван Александрович собрался нести донесение на подпись. Но донесения на столе не было! Сначала он подумал, что донесение зачем-то взял начальник кафедры. Оказалось, не брал. Не брал его ни начальник учебной части, ни зам, ни вообще никто из офицеров. Иван Александрович заметался. Куда могло деться донесение?! Не могли же на кафедру проникнуть агенты ЦРУ и выкрасть документ, который по заполнении считался секретным? Иван Александрович обшарил все шкафы в кабинете, заглянул в ящики столов – донесения нигде не было. У него закололо сердце. И вдруг Иван Александрович заметил, что на столе лежит черновик!

В ужасном предчувствии он заглянул под стол и в корзине для бумаг весёленького голубого цвета он увидел обрывки беловика, который, отвлёкшись на надюшиных кошек, он по оплошности порвал.

Свет померк в глазах несчастного Ивана Александровича. Сердце из грудной клетки рухнуло в подвальные части организма, и он потерял сознание.

Очнулся он от того, что кто-то мокрым платком, ядовито пахнущим духами, протирал ему лицо. Постепенно слух возвращался к нему, и он как бы через толщу воды услышал:

– Иван Александрович, миленький, что с вами?! Потерпите, сейчас я… всё будет хорошо… вот неотложка сейчас приедет…

Иван Александрович открыл глаза, но над ним нависало что-то тёмное, мешающее смотреть. Он пригляделся и увидел двух кошек на бюсте. Белую и рыжую.

Железная логика

Зимой на военную кафедру я всегда ездил в шинели – сначала по привычке, а потом и из вредности, наперекор свежему, так сказать, ветру демократических перемен. А в тот раз почему-то поверх военной формы надел куртку. К тому времени военная комендатура Мосгарнизона уже сидела тихо, как мышь под веником, поэтому быть пойманным за смешение формы одежды я не боялся, да и синие брюки под синей курткой выглядели вполне нейтрально, а кант ещё нужно было разглядеть.

После шести часов аудиторных занятий я двигался в сторону дома, пребывая одним полушарием мозга в астрале, поэтому на фразу: «Извините, гражданин, можно вас на минутку?» сначала автоматом ляпнул «Да», и только потом начал потихоньку соображать, нафига и кому я это сказал.

Оказалось, что передо мной стоит младший сержант милиции, исключительно похожий на портрет Есенина из сувенирного киоска, то есть синеглазый, с русыми волосами и доброй улыбкой на румяной физиономии.

– Вы уж извините, – вежливо сказал он, – у меня тут задержанный, надо протокол составить, а никто помочь не хочет. У вас в Москве все бегом бегают…

– Пьяного, что ли, какого подобрали? – спросил я, прикидывая, как бы половчее смыться.

– Да в том-то и дело, что нет, – отчего-то затосковал сержантик и аккуратно потянул меня за рукав, – пойдёмте, сами увидите, надо разобраться. А у меня первое самостоятельное дежурство…

Проклиная свою мягкотелость, я зашёл в дежурную комнату милиции и увидел плачущего негра. Негр был не то чтобы совсем экваториально-чёрный, а так, коричневатенький. Молодой совсем парнишка рыдал в три ручья, сморкаясь в женскую варежку.

– Чего это он натворил? – удивился я.

– Да ничего вроде, – ответил сержант, – пассажиры привели, говорят, стоит на платформе и плачет. Почему плачет – непонятно, по-русски не говорит, документов никаких. Сейчас вот протокол оформим, – сержант боязливо покосился на обширный бланк на столе, – и буду звонить, чтобы его забрали.

– Погоди, сержант, – сказал я, – может, у меня получится договориться?