О маленьких рыбаках и больших рыбах

— Да уж теперь нельзя не отпустить! Ведь изведется он, сидя над своими сокровищами. А только, если с ним что-нибудь случится; никогда тебе не прощу этого подарка.

А дядя говорит:

— Ну, полно, он будет осторожен, — и обращается ко мне: — Ведь ты будешь осторожен, Шурик?

— Буду, — а сам и не думаю о том, что говорю: так сильно я обрадовался.

Посмотрела на меня мама, засмеялась и рукой махнула.

— Ну, — говорит, — совсем блаженным стал каким-то! Вот он всегда у меня так — без всякой меры увлекается… — и вышла.

Стал я у дяди спрашивать про некоторые для меня непонятные предметы из тех, что в ящике были. Дядя попробовал было объяснить, да спутался скоро.

— Я, дорогой мой, признаться, мало в этих вещах понимаю и, когда покупал их, то брал все, что мне в магазине предложили. Ты уж у кого-нибудь другого спроси.

— Да вы, дядя, скажите мне хоть это-то что такое? — и показываю на связки палок.

— Это удилища складные. Это-то я тебе покажу, что с ними надо делать.

Развязал связку, взял самую толстую палку и в медную трубку, что была на конце ее, вложил палку, потоньше, а в эту — один из хлыстиков, и получилось прекрасное удилище — длинное, тонкое и совершенно прямое, а когда я взял его в руки, то оказалось, что и легкое. Таких удилищ я никогда не видывал у наших рыбаков — у них удилища были самодельные — березовые или изредка черемуховые, к тому же и короче и не такие прямые.

Научился и я складывать удилища, их оказалось целых четыре — два больших, трехколенных, и два поменьше, по два колена.

— А из какого они дерева? — спрашиваю.

— Из бамбука. Бамбук — растение такое, в жарких странах растет¹, он похож на наши злаки — рожь, пшеницу, тимофеевку, пырей. Только, конечно, больше их гораздо: до двадцати метров в вышину бывает.

— То-то, — говорю, — ствол-то у него на соломину похож.

II

Дядя пробыл у нас недолго, дня три. Он мимоездом к нам заезжал. За это время мы с ним очень подружились и, пока мама на службе была, все гуляли вместе, и он мне рассказывал про разное. Человек он оказался бывалый, много ездил, много видал, и так интересно мне с ним было, что я от него не отходил и даже об ужении забыл.

Но как только он уехал, я в тот же вечер стал собираться удить. А надо сказать, что я в этом деле тогда ничего еще не понимал, ведь я только видал, как рыбу удят, да мечтал об этом. А поучить меня некому было. Ну, я и поступил так, как мне в мечтах моих представлялось: выбрал леску потолще да покрепче (пробовал перервать ее и не мог, только пальцы чуть не порезал), поплавок большой, крючок здоровый… Долго колебался, какое удилище выбрать — все мне казались непрочными.

В конце концов с большими колебаниями и сомнениями и даже с волнением по поводу того, как надеть поплавок, привязать крючок грузило прикрепить, наладил я удочку. Пошел к маме просить разрешения идти завтра удить. Мама мне целое наставление прочла, как я должен на реке себя вести. Надо признаться, я его выслушал с большой скукой и нетерпением и ничего из него не вынес, кроме того, что мама смертельно за меня боится и очень ей не хочется меня пускать.

Пошел копать на огороде червей. С большим трудом накопал их между грядками десятка три. Черви мне не понравились: мелкие, серые какие-то, не аппетитные, а я уж слыхал, что рыба хорошо берет только на крупных, красных. А мне только один такой попался. Вот, думаю, с него и начну — такой он вкусный, что обязательно на него крупная рыба возьмет. Положил червей в жестяную баночку и поставил в сенях на полу, в уголок. Больше пока мне нечего было делать, кроме как ждать завтрашнего дня. И такое нетерпение на меня напало, что ни за что не могу приняться, слоняюсь из угла в угол. То к удочке подойду, сотый раз поверчу ее в руках, то на часы погляжу, а они, как нарочно, совсем не двигаются. Наконец, мама, видя мое томление, заставила меня вслух читать.

На другой день, как только мама на службу ушла, и я отправился. Марьюшка увидала меня с удочкой и умилилась:

— Вот наш Шурик совсем большой стал, уж рыбу удить пошел! Замечание это наполнило меня гордостью. Впрочем, эта моя гордость сразу же сильно пострадала.

Вышел я в сени, и первое, что мне в глаза бросилось, — куры. Собрались в уголке около банки с червями, болтают что-то на своем курином языке и очень деятельно клюют червей моих. А петух вытащил на середину сеней самого крупного, красного червяка, на которого я столько надежд возлагал, и то одним, то другим глазом поглядывает на него сбоку и ласковым голосом подзывает кур попробовать.

Бросился я на кур. Только пух полетел, как они от меня шарахнулись в открытую дверь с криком и хлопаньем крыльев, А я наклонился над баночкой, увидел, что в ней всего три-четыре червяка осталось, и чуть-чуть не заплакал. Уж очень мне обидно стало — старался я вчера, старался, а какие-то глупые куры все мои труды уничтожили. Да и на реку идти надо, не рано уж, а как без червей пойдешь!

На шум вышла Марьюшка, стала утешать и, наконец, предложила идти и вместе с ней накопать червей.