О Муроме. Воспоминания. Семейная хроника купцов Вощининых

Всего 58-ми лет отроду, физически здоровый, бросил он работу и свою комнату в своем доме и приехал к сыновьям в Москву в самое голодное, холодное и тяжелое время. Они заметили, конечно, все его «странности», делились с ним, чем могли, но всего было мало, а на работу он устраиваться не хотел, да, по-видимому, и не мог. Может быть, причиной было голодание, связанное с войной.

Так или иначе, но он не мог жить один, нужна была нянька. И решили мои младшие прислать его ко мне. Они всегда надеялись на меня. Но у нас тоже было двое стариков, трое детей… что делать… война и бедный, добрый, умный мой муж согласился принять «в дети» и моего отца. Его родители очень горевали, что придется принять такого большого неполноценного ребенка, но… пришлось смириться.

Все хором считали, что я не выдержу нагрузки… ничего, выдержала.

(Здесь, если терпеливый читатель не возражает, то мне, Татьяне Орловской, печатающей сейчас эти странички, хотелось бы привести одно из первых воспоминаний моего детства, относящееся как раз к этому времени. Итак, стояло позднее лето 1943., когда мне только исполнилось три года, и мы втроем, Юра, я и дедушка, ранним и солнечным утром шли в детский сад. Я запомнила это утро, потому что оно заполнено горячей детской любовью к моим спутникам, и, следовательно, чувством необыкновенного комфорта бытия. Я шла в легком летнем платье и сосала большой палец правой руки, и никто не требовал, чтобы я оставила это занятие. Юра бежал впереди, и это было естественно, а в нескольких шагах позади меня шел закутанный в рыболовную сеть дедушка и пел молитвы. На улицах еще никого не было, по-видимому, час был ранний, потому что детский сад оказался еще закрытым, и дедушка пересадил нас через невысокий забор во двор сада, где Юра тотчас залез на яблоню и стал стрясать на меня райские яблочки).

Через 2 года у папы все это прошло, и он стал опять полноценным человеком и остался жить в моей семье до конца своих дней, и снова работал…

Коля — самый активный член нашей большой семьи — взялся за ликвидацию муромского дома. Вместе с Леней они продали числившиеся папиными комнаты тем людям, которые там жили — по дешевке, конечно. Бывшие квартиранты с удовольствием перевели их на свое имя. Полученные деньги Коля и Леня поделили на всех детей и папу. Мне и папе прислали 8000 рублей (дореформенными). Ликвидировали, как сумели, остатки хозяйства, и муромское гнездо прекратило для нас свое существование.

Что думал обо всем этом папа? Как он переживал конец своей самостоятельной жизни в доме, где родился и вырос, где родились и жили его дети, — осталось неизвестным! Об этом мы как-то не говорили.

В Уфе мы прожили до 1946 г. К детям моим, своим внукам, он очень привязался, и любил их, мне казалось, больше, чем своих детей.

В 1946 г. мы вернулись в Москву. Папа поступил на работу на люберецкий завод. У Тимы были самые блестящие перспективы. Но воспользоваться ими помешала болезнь почек, начавшаяся почти сразу по возвращении в Москву.

На этом можно окончить мои воспоминания. Жизнь дальше — помнят дети сами. Это уже жизнь моей семьи, моего мужа, моих детей.

Прогрессирующая болезнь их отца была большим горем для всей семьи, но особенно, конечно, для него самого. Такой энергичный по натуре, всем интересующийся, успевающий читать все новинки литературы, он писал еще стихи и опубликовал две монографии по специальности в 19… и 19… годах. Теперь ему приходилось месяцами лежать в больницах, отрываясь от любимой работы. Самое тяжелое состояние с потерей сознания, а потом речи и возможности писать было в 42 года. Какая злая и несправедливая судьба! За что?

Слава Богу, тогда он все-таки выздоровел! Но он пережил психический срыв и 35 дней провел в клинике Сербского в отделении для буйнопомешанных. Конечно, я провела это время рядом с ним — врачи говорили, что это бесполезно, что никаких надежд на выздоровление нет или почти нет. А он в своем бреду возвращался в 1938 — 40 гг., когда его вызывали в НКВД по поводу его арестованных товарищей. Он всегда узнавал меня и часто говорил шепотом, показывая на пустой угол: «Ты видишь, что они за нами следят! Скорее бери Андрюшу, и мы успеем еще убежать!..».

Однажды утром я пришла в больницу, и врач сказал мне, что все прошло, и я должна поскорее забрать его домой. Да, действительно, все это прошло, как страшный сон, но основная болезнь, болезнь почек продолжала прогрессировать, и в октябре 1955 г. она увела его от нас навсегда в таинственный и непонятный мир — откуда не возвращаются.