О мышах и людях. Жемчужина. Квартал Тортилья-Флэт. Консервный Ряд

И теперь
Смерть мигает напудренным веком,
Не дает мне забвенья о теле, любовью казненном.
Покой и отраду дарили мне эти сосцы,
Как два рдяных цветка.
И мучает память цветок ее уст,
Что печатью легли на мой рот.

* * *

И теперь
Торгаши на базарах судачат
О слабости той, что сильна и меня полюбила.
А сами, ничтожные, они продаются за деньги.
Принц заморский тебя не возвел на нечистое ложе.
Ты одна. Ты со мной. Ты, как платье,
Плотно меня облекла. Моя радость.

* * *

И теперь
Я люблю те глаза.
Они веселы были и полны печали,
И тени пушистых ресниц я люблю, тоже полные ласки.
Я люблю аромат тех единственных уст,
И волос ее тонкий дымок,
И веселое, тонкое пенье браслетов.

* * *

И теперь
Помню я, как менялось лицо,
Как ты нежно делила мой пламень. Мы единою были душой…
О, я знаю любовные игры служительниц Рати.
На закате луны я их видел.
Истомленные, в зале, обитой коврами,
Тотчас они засыпали и все забывали.

Филис Мэй рыдала в голос, когда он кончил, и сама Дора утирала слезы. Хейзла так очаровали звуки, что в смысл он не вникал. И на всех нашла легкая мировая скорбь. Каждому вспомнилась давняя любовь, каждому – недавнее свиданье.

Мак сказал:

– Ух, Господи, хорошо-то как. Помню, одна девчонка… – И он не кончил.

Все наполнили стаканы и затихли. Вечер соскальзывал в русло нежной печали, Эдди пошел в кабинет, отбил чечетку, вернулся и сел. Вечер уже клонило к концу, ко сну, когда на лестнице раздался топот. Кто-то орал:

– Где девочки?

Мак встал, почти осчастливленный, и быстро прошел к двери. И улыбка радости осветила лица Хьюги и Джона.

– Каких вам девочек? – любезно осведомился Мак.

– А чего? Нам надо в бардак. Шеф говорит, тут.

– Ошибаетесь, мистер. – У Мака был радостный голос.

– Ага, а кто ж тогда эти дамочки?

И они вступили в битву. Это была команда с рыболовного судна из Сан-Педро, добрые, сильные, веселые, закаленные в битвах ребята. Первым же натиском они прорвались к гостям. Девушки Доры сняли туфельки и держали за носки, чтоб бить противников по головам острыми каблучками. Дора побежала на кухню и вернулась, грозя мясорубкой. Док тоже наслаждался. Он молотил во все стороны шатуном с поршнем от «чалмера» 1916 года.

Славная была битва. Хейзл споткнулся и, пока поднялся на ноги, дважды схлопотал по морде. Печка-франклинка с грохотом рухнула на пол. Оттесненные в угол пришельцы защищались тяжелыми книгами, попадавшими с полок. Но постепенно их оттуда изгнали. Разбили два окна на фасаде. Элфрид услыхал через улицу шум и внезапно атаковал врага с тыла своим излюбленным оружием – ракеткой от пинг-понга. Дерущиеся спустились с лестницы, на улицу и дальше – на пустырь. Снова дверь лаборатории повисла на одной петле. Доку порвали рубашку, поцарапали в кровь сильное, сухопарое плечо. Неприятель отступил уже до середины пустыря, когда раздалась сирена. Поздравители Дока только вернулись в лабораторию, закрыли сломанную дверь и потушили свет, как подоспела полицейская машина. Но фараоны остались с носом. Гости сидели в темноте, посмеивались и пили. Из «Медвежьего флага» пришла свежая смена. Тут уж поднялся дым коромыслом, пошла настоящая гульба. Полицейские вернулись, заглянули, прищелкнули языками и остались. Мак с ребятами использовали полицейскую машину для поездки к Джимми Брачиа за вином, и Джимми Брачиа тоже приехал. Шум несся по всему Консервному Ряду. Вечер имел все достоинства мятежа и ночи на баррикадах. Команда с рыболовного судна из Сан-Педро скромно прокралась обратно и присоединилась к гостям. Их приняли с заботой и любовью. Одна женщина в пяти кварталах от лаборатории хотела из-за шума вызвать полицию, но никого не застала. Полицейские сообщили, что у них украли машину, потом они нашли ее на набережной. Док сидел на столе, поджав ноги, улыбался и отстукивал пальцами по колену. Мак занимался индийской борьбой с Филис Мэй. А свежий морской ветерок задувал в разбитые окна. Вот тогда кто-то поджег двадцатипятифутовую нитку шутих.

XXXI