О мышах и о людях

— Потому что я чёрный. Они там играют в карты, а я не играю, потому что я чёрный. Они говорят, что от меня воняет. Но, скажу я тебе, вы все воняете, ещё похлеще.

Ленни беспомощно развёл руками.

— Все уехали в город, — сказал он. — И Ловкач, и Джордж, и все остальные. Джордж сказал, что мне лучше остаться на ранчо, чтобы не вляпаться в неприятности. Смотрю — тут свет горит.

— Ну, и чего тебе надо?

— Ничего. Смотрю — свет горит. Я подумал, могу зайти и посидеть чутка.

Крючок пристально посмотрел на Ленни, потом протянул руку ему за спину, снял с гвоздя очки, долго пристраивал их на носу, прежде чем снова уставиться на гостя.

— Не знаю, чего тебе делать на конюшне, — произнёс он недовольно. — Ты не погонщик. А грузчику неслед соваться на конюшню. Ты же не погонщик. Тебе нечего делать возле лошадей.

— Мой щенок, — растерянно улыбнулся Ленни. — Я пришёл посмотреть на моего щенка.

— Ну ладно, иди посмотри на него, коли пришёл, — смилостивился Крючок. И строго добавил: — Но не лезь, куда неслед.

Улыбка исчезла с лица Ленни. Он продвинулся в комнату на шаг–другой, потом вспомнил и вернулся к двери.

— Я совсем немного посмотрю на него. Ловкач говорит, я не должен гладить его помногу.

Крючок кивнул:

— Ну да, правильно говорит Ловкач. Ты слишком часто берёшь его из гнезда. Удивительно, что старуха не утащила их куда–нибудь в другое место.

— О, она не переживает из–за этого. Она разрешает мне, — Ленни снова двинулся в комнату.

Крючок нахмурился, но обезоруживающая улыбка Ленни победила его суровость.

— Ладно, посиди пока, — сказал он. — Пока не решишь уйти и оставить меня в покое, можешь посидеть тут. — Его тон стал чуть более дружественен. — Значит, говоришь, все парни отчалили в город, а?

— Все, кроме Липкого. Он сидит в бараке и точит свой карандаш, точит и думает.

Крючок поправил очки.

— Думает? И о чём же он думает?

— Об кроликах, — торжествующе изрёк Ленни.

— Ты спятил, — сказал Крючок. — Чокнулся напрочь. О каких кроликах ты толкуешь?

— О кроликах, которые у нас будут, и я буду смотреть за ними, косить для них траву, буду поить их и всё такое.

— Точно, спятил, — кивнул Крючок. — Правильно твой друг не спускает с тебя глаз.

Ленни тихо сказал:

— Я не вру. Всё так и будет. У нас будет маленькое ранчо и мы станем жить от тука земли.

Крючок поудобней устроился на лежаке.

— Садись, — пригласил он. — Вон, на бочонок с гвоздями.

Ленни скрючился на маленьком бочонке, осторожно поглядывая на конюха.

— Ты думаешь, я вру, — сказал он. — Но это правда. Каждое слово правда, можешь спросить у Джорджа.

Крючок подался вперёд, упёр чёрный подбородок в ладонь, взгляд его заскользил по бесформенному лицу Ленни.

— Вы странничаете на пару с Джорджем, ага?

— Ну да. Мы всегда вместе.

— Иногда он говорит, а ты знать не знаешь, о чём он толкует, так ведь? — Он ещё больше подался вперёд, буравя Ленни взглядом глубоко посаженных глаз. — Ведь так, а?

— Ну… да… иногда.

— Знай себе молотит языком, а ты никак не поймёшь, а?

— Да… иногда. Но… не всегда.

Крючок перегнулся через край лежака.

— Я — нигер с юга, — сказал он. — Я родился здесь, в Калифорнии. У моего старика была куриная ферма, акров десять. Дети белых приходили к нам играть, а иногда я ходил играть к ним, некоторые из них были очень добрые. Моему старику это не нравилось. Я и долгое время спустя всё никак не мог понять, почему это ему не нравилось. Теперь–то знаю, — он помедлил в замешательстве, а когда заговорил снова, его голос стал мягче. — Там на мили вокруг не было больше ни одной цветной семьи. И здесь, на этом ранчо, нет больше ни одного цветного — только в Соледаде, кажется, одна семья. — Он рассмеялся. — Поэтому если я чего говорю, так это ж только нигер говорит, на это можно забить.

Ленни спросил:

— А как ты думаешь, сколько пройдёт времени, пока щенок вырастет и его можно будет гладить?

Крючок снова рассмеялся.

— С тобой можно говорить о чём хочешь и не бояться, что ты пойдёшь болтать почём зря. Пройдёт пара недель, и щенки будут в порядке. Джордж знает, что говорит. Только он говорит, а ты нихрена не понимаешь, — он возбуждённо наклонился. — Да ладно, это нигер болтает, скрюченный нигер. Это ничего не значит, так ведь? Так что забей, всё равно ничего не поймёшь. Я такое тыщу раз видал — один парень толкует чего–нибудь другому и ему до фонаря, слышит ли тот его и понимает ли, так что всё едино, разговаривают они или сидят молча. — Он возбуждённо хлопнул рукой по колену. — Джордж может нести любую чушь — без разницы, это просто болтовня. Главное, что есть с кем поговорить, вот и всё.

Крючок помолчал. Потом снова заговорил и его голос стал тихим и убеждающим.

— А представь, Джордж больше не вернётся. Представь, что он смотает удочки. Чего ты станешь делать?

До Ленни не сразу дошло сказанное, а когда дошло, он только и выдавил растерянно:

— А?

— Я говорю, представь, что вот Джордж ушёл в город, и ты больше никогда о нём не услышишь. — Крючок предвкушал маленькую победу. — Только прикинь, — повторил он.