О мышах и о людях

— Нет, ты правда чокнутый, — сказала она. — Но вообще–то ты нормальный парень, только совсем как ребёнок. Но можно понять, о чём ты толкуешь. Иногда, когда я укладываю волосы, я тоже, бывает, сижу и просто глажу их — они такие мягкие. — Чтобы показать ему, как она сидит и гладит свои волосы, она провела пальцами по голове. — У некоторых волосы бывают такие жёсткие, — произнесла она самодовольно. — Возьми хоть Кудряша, у него волосы — как проволока. А мои — мягкие и красивые. Конечно, я часто их причёсываю, поэтому они такие красивые. Вот — пощупай. — Она взяла руку Ленни и положила её себе на голову. — Проведи по ним, и увидишь, какие они мягкие.

Здоровенные пальцы Ленни осторожно погладили её волосы.

— Только не перепутай, — сказала она.

— О! Такие мягкие! — сказал Ленни и стал гладить сильнее. — Такие мягкие…

— Подожди, стой, ты помнёшь мне причёску, — сердито воскликнула она. — Да стой же, ты их все поперепутаешь! — Она дёрнула головой, пытаясь отстраниться, но пальцы Ленни вцепились в её волосы мёртвой хваткой. — Отпусти! — закричала она. — А ну, отпусти, слышишь!

Ленни охватила паника, его лицо скривилось. Тут она завизжала, и тогда Ленни другой рукой зажал ей рот.

— Пожалуйста, не надо, — взмолился он. — О! Пожалуйста, не делай этого. Джордж станет сердиться.

Она неистово забилась в его руках, её ноги колошматили по сену, она извивалась в попытках освободиться, и из–под руки Ленни вырвался сдавленный крик. Ленни заплакал от страха.

— О, прошу, не делай этого! — умолял он. — Джордж скажет, что я поступил дурно, он не разрешит мне ходить за кроликами. — Он чуть сдвинул руку, и её хриплый крик вырвался наружу. Тогда Ленни рассердился. — Перестань сейчас же, — сказал он. — Я не хочу, чтобы ты кричала. Из–за тебя у меня будут неприятности. Джордж предупреждал… Перестань кричать.

Она продолжала бороться, её глаза стали дикими от ужаса. Тогда, сердясь, он встряхнул её.

— Перестань кричать, — сказал он и снова встряхнул её, и тело её плеснулось в его руках, как рыба. И тут она затихла, потому что Ленни сломал ей шею.

Он посмотрел на неё сверху вниз и осторожно убрал ладонь с её рта, и она осталась лежать неподвижно.

— Я не хотел поранить тебя, — виновато произнёс Ленни, — но Джордж станет сердиться если ты не перестанешь кричать.

Она не отвечала и не шевелилась, тогда он наклонился над ней. Поднял её руку и позволил ей безжизненно упасть. Мгновение казалось, что Ленни сбит с толку, а потом он в ужасе прошептал:

— Я сделал дурную вещь. Я сделал ещё одну дурную вещь.

Он стал забрасывать тело сеном в попытке спрятать его.

Снаружи донёсся крик мужчин и двойной удар подковы о металлическую стойку. Впервые Ленни осознал, что́ происходит на дворе. Он отошёл, зарылся в сено и прислушался.

— Я сделал дурную вещь, — сказал он. — Я не должен был делать этого. Джордж станет сердиться. И… он сказал… и прятаться в кустах, пока он не придёт. Он станет сердиться. В кустах, пока он не придёт. Вот, что он сказал.

Ленни вернулся и посмотрел на мёртвую девушку. Щенок лежал рядом с нею. Ленни поднял его.

— Я его выброшу, — сказал он. — Всё и так уже плохо.

Он сунул щенка под куртку, подкрался к стене конюшни и глянул в щель между досками туда, где играли в подкову. Потом пробрался мимо кормушки и исчез.

Полосы солнечного света поднимались всё выше по стене, и свет в конюшне тускнел. Жена Кудряша лежала на спине, полуприкрытая сеном.

Было очень тихо, послеполуденная тишина объяла всё ранчо. Даже бряканье подковы и голоса игроков, кажется, стали значительно тише. В конюшне висел полумрак, в отличие от двора, залитого солнцем. Голубь влетел в открытую дверь и, покружив, вылетел снова. К крайнему стойлу подошла овчарка, поджарая, с тяжело отвисшими сосками. На полпути к ящику, в котором лежали её щенки, она остановилась и потянула носом воздух, учуяла запах смерти, исходящий от жены Кудряша, и шерсть у неё на загривке поднялась дыбом. Она заскулила, поджав хвост, прокралась к ящику и прыгнула к щенкам.

Жена Кудряша лежала, полуприкрытая сеном. И вульгарность, и несбыточные мечты, и неудовлетворённость, и жажда внимания — всё это было сброшено смертью с её лица, как ненужная больше бумажная маска. Теперь она была очень мила и проста, а её лицо — свежо и юно. Теперь её нарумяненные щёки и накрашенные губы придавали ей такой вид, будто она жива и просто задремала. Локоны, так похожие на небольшие колбаски, рассыпались по сену вокруг головы, губы её были чуть приоткрыты.

Как иногда случается, мгновение остановилось, повисло и растянулось гораздо больше, чем на мгновенье. Все звуки стихли и всякое движение прекратилось надолго — да, надолго, гораздо больше, чем на мгновенье.

Потом задремавшее время вздрогнуло, проснулось и лениво двинулось дальше. Лошади топали по ту сторону кормушки и побрякивали уздечками. Мужские голоса на дворе зазвучали громче и отчётливей.

Из–за последнего стойла послышался голос старика Липкого.