О мысли в произведениях изящной словесности

Здесь обязаны мы сделать несколько замечаний и ими заключим наш беглый обзор литературной деятельности г. Тургенева. Замечания не будут относиться к форме изложения, потому что некоторые легкие недостатки его есть последняя дань автора старому направлению, отыскивавшему преимущественно частной, местной выразительности, и, вероятно, пропадут сами собой, подобно тому, как поток, нашедший правильный выход, быстро очищается от посторонних веществ. Гораздо важнее этого некоторые существенные недостатки, уже требующие внимания и творческих усилий со стороны автора. Прежде всего заметим, что он еще не вполне дописывает свои лица и образы, отчего им и недостает совершенной очевидности и слишком много в них предоставлено отгадке читателя. Тут осторожность создания повредила ясности его. Между картиной, резко передающей очертания предметов, и беглым абрисом, не чисто обозначающим те же очертания, есть еще середина, на которой мы и желали бы видеть автора. Большая часть его лиц написана не во весь рост, а только, вполовину и даже менее: представлен один только бюст их; большая часть его лиц также взята в профиль; полного облика их мы не имеем, а для замечательного произведения, какого читатели вправе ожидать от г. Тургенева, необходимы прежде всего удовлетворительные размеры и затем смелость высказать все свое содержание. Далее мы находим, что еще не все лица и характеры автора совершенно оторваны от действительности и перенесены в искусство. Многие и очень многие еще сохраняют вид портретов и не очищены от неразумных случайностей, от подробностей, не имеющих смысла, какие с первого взгляда встречаются на самом деле в жизни, но какие не могут быть приняты в искусстве. Очищение и пояснение их составляет сущность изящного вообще, как известно. Правда, что целиком переносить из действительности образы легче, чем вдумываться в них, чем отыскивать слово, оправдывающее какую-либо загадочную пустоту или странность, чем приводить в порядок нравственные черты характеров, всегда несколько спутанные в природе, но без этого труда нет создания, а стало быть, и того полного впечатления, какое оставляет по себе всякое создание.

Если бы кто нашел противоречие в наших словах с тем, что мы говорили о прямом отношении к жизненным явлениям, тот ошибся бы. Именно из соединения художественного труда с простым взглядом на предметы, терпимостию и поэтическим пониманием жизни являются те стройные, ясные и вместе мудрые в простоте своей создания, которые остаются памятниками в литературе. Мы не знаем, чем завершит свою деятельность г. Тургенев, но уже довольно ясно видим его стремления к высшему роду повествования, в котором события и характеры, выставленные спокойно, без всякой утайки и вместе без наговора, сами в себе носят свой суд, приговор и мысль, присущую им. Что за дело, что некоторым избранным деятелям этот способ созданья, так сказать, врожден и что они с него именно: и начинают, между тем как другие завладевают им только после ряда предварительных опытов и постоянного размышления об условиях искусства. Заслуга от того не становится меньше, потому что истина не изменяется, смотря по тому, как была отыскана, внезапно или постепенно. Она все останется истиной, а сущность самого таланта автора, всегда обращенного к живой стороне предметов, уже не допустит ни старческой вялости, ни болезненной бледности, иногда поражающих плоды, рожденные одним опытом и размышленьем. От г. Тургенева переходим к писателю, который особенно отличается твердой отделкой своих произведений и который всего более может подкрепить своим примером замечания наши о роли, какую призвана играть «мысль» в искусстве.