О началах, истоках, достоинствах, делах рыцарских и внутренних славного народа литовского, жмудского и русского, доселе никогда никем не исследованна

И когда Свинтогрод жизнь свою на смерть переменил,
Гермонт, помня о капище, о котором отец сказал,
Оповестил всех господ, дабы собрались
И с ним вместе отца отчизны оплакали.
Так тело из Новогродка привезли в густые леса
Над Вилией, где зверь вил гнезда в те времена.
Сразу велят деревья рубить, валят ели,
Ясени, клены и твердый падает дуб.
Бряцанье топоров по лесу, эхо треском отзывается,
Шум сильный, ибо деревья валят и зверь рычит.
Площадь расчищают большую, для капища предназначенную
И алтаря для жертв, богам посвященным.
Другие колоды с гор в Вилией сбрасывают,
Derpte! Deprte! Wiekaus – кричат, повторяя.
Так старые деревья вырубили с треском,
И, где могила должна была быть, землю песком посыпали.
Затем коня привели, на котором сидел,
Быстрого, едва два конюха с ним управлялись.
В серебряноми в золотом ряду казацким гася,
Удила грыз, с храпом ногами землю копая,
Дворянина, в одежду дорогую одетого,
В золотом уборе, в цепях из золота крученного,
Княжеского любимца ему привели, но ему
Не по вкусу были одежды в цепь закрученные.[134]
И борзую в серебренном ошейнике здесь же держат,
И сокола. Живых вяжут канатами.
Гадалки рядом со жрецами в трауре
Со свечами вокруг стали при гробе.
Деяния его считая, над телом пели,
Дивные песни заводя, будто плакали:
Kunigos Suntorogos Wakies Musiei iodos
Geros buhai rycerzos musiej linkos godos
Так пели, а другие зажгли кадило,
Другие в жертву богам забивали скот.
Потом из смольной сосны сноп большой сложили,
И оружие с гербом его сверху возложили,
Одни медом тело холодное омывают,
Другие – коня, борзую, слуг связанных собирают.
Одежды самую дорогую, лук, саблю, сокола,
Стрелы, копья, что рыцари привыкли носить.
Потом рысьи ногти и рога зубра,
Дабы на том свете он имел помощь готовую.
Благоуханием арабским гроб освежили,
И самого в середину среди всего этого положили.
Потом подожгли с громкими восклицаниями,
Замаливали богов своих обычным кормлением.
Одни молоко на алтарь, другие мед лили,
Другие: «O mus^u dziewos (Земенник)» – кричали.
Там насмотрелся бы на странные суеверия,
Плевки, черчения земли, обороты, уклоны.
Другие, рвя волосы на головах, на огонь метали,
Эти одежды, эти свои лица, эти землю рвали.
А потом, когда пламя усмирилось,
И уже тело с костями испепелилось,
Собрав пепел, в гроб дубовый спрятали,
Так в то время погребали князей своих. [134v]
Греческим, римским обычаям старым следуя,
Которые также трупы сжигали, в скорбный прах превращая.
И в Константинополе видел колонны,
А на верху князей древние гробы с пеплом.
Так Гермонт, воле отца своего следуя,
На этом капище богам своим идоловпоставил,
Дабы всегда огонь из дуба горел,
И приказал потомкам, дабы его стерег каждый.
Там трупы князей и шляхты и жгли,
Вместе с трупом коня и рысьи ногти клали,
Сокола, борзую, слугу самого верного,
Даровав приятелей, с ним клали живого.
В судный день язычники верили,
Чтобы на гору большую лезть, о ногтях думали.
Конь для далекой дороги, и для услуг слугу,
Борзая, сокол – для охоты, ибо по этому тосковать будет,
Или дабы питался охотой, когда нужно,
Думая, что по-прежнему будет есть хлеб.
Оружие, дабы показал, что мужественным был
И в должности своей повинность исполнил.
Так, хоть язычники были, всегда о смерти
Думали, что должен быть суд справедливый,
На котором большой бог один судить всех будет,
Добрых небом, плохих адом потчевать за злые мерзости.
Так Гирмонт погребальную церемонию исполнил,
И государства свои деловито осмотрев,
Мстя за смерть Войселька, русские разорял волости
И в Инфляндиии против немцев вершил суровости.