О начале человеческой истории

Да, тут действительно «секрет». Ногти и зубы, скорость передвижения, неспособность к высокому прыжку — всё не благоприятствовало превращению этой обезьяны в «хищника», в убийцу. Её челюстной аппарат, зубы, пищеварительные средства, несмотря на всеядность, вовсе не были приспособлены и подготовлены к преимущественно мясной пище, в частности к поеданию мяса крупных млекопитающих (к раздиранию толстой шкуры, отдиранию мяса от костей и сухожилий, разжёвыванию крепких мышечных тканей, перевариванию свежего мяса в значительных количествах). Часть отсутствующих природных приспособлений для этого заменили особые «экзосоматические» благоприобретённые органы: камни, подходящие по форме или оббитые и заострённые для этой цели.

Некоторые авторы пытаются выйти из логических затруднений таким путём: сначала эта самая обезьяна стала хищником-убийцей, т. е. научилась убивать, а уже много позже появились первые приспособления для освоения трупов — грубейшие каменные орудия. Для первой фазы кроме рук и челюстей интерполируются деревянные копья, ямы-западни, загон животных на край обрыва (забывая при этом, что речь идёт о временах, когда животные были непугаными, не имели выработанного страха перед человеком и чем-либо сигнализирующим его присутствие; следовательно, не имели причин для панического самоубийства). Многие другие авторы ухватились за идею австралопитеков, как «хищной обезьяны» (А. П. Окладников). Им рисовался образ «обезьяны-убийцы», охотницы за другим видом обезьян, павианами, с помощью элементарного костяного и рогового оружия, причём не изготовляемого, а просто находимого на земле среди останков других животных. Р. Дартом и другими авторами были подобраны тщательные, но легко рассыпающиеся, как сейчас увидим, подтверждения этой версии.

Но всё это — не допускает возможности рассмотрения последовательных ступеней раскрытия этого секрета — перехода от всеядной обезьяны к плотоядному хищнику. Всё это — ради избежания образа «падальщика», «трупоеда», «некрофага». Человек должен был явиться, а не развиться. Это был «акт»[340].

Гораздо более разрозненно и фрагментарно пробивался в научную литературу взгляд, который можно назвать противоположным в том смысле, что он допускает хотя бы в некоторых случаях, в известной мере, поедание обитателями палеолитических стоянок останков и трупных находок. Первым автором, отважившимся на такую дерзость, был русский археолог Л. Кельсиев (1883). Он утверждал, что обильные кости мамонтов на стоянках Костенки, Карачарово, Гонцы и др. говорят не об охоте на этих огромных животных, совершенно неправдоподобной, а о том, что человек питался падалью, выкапывая из мерзлоты длительно сохранявшиеся туши. Идею Л. Кельсиева воспринял и распространил на Западе Стеенструп, между прочим, объяснявший обилие костных остатков мамонта на стоянке Пжедмост какой-то стихийной гибелью этих животных, вслед за ним — Кжиз. Точку зрения Л. Кельсиева разделял одно время В. А. Городцов. Однако у него вызывает сомнение тот факт, что скопления костных останков мамонта в палеолитических стоянках Испании, Италии и других южных стран можно объяснить сохранением там трупов в вечной мерзлоте. Но применительно к территории СССР этот взгляд о поедании трупов, сохранившихся в вечной мерзлоте или скопившихся от каких-либо эпидемий, принимали П. П. Ефименко, В. И. Громов, И. Г. Пидопличко[341].

Несколько особняком в этом ряду надо поставить догадку Ф. К. Волкова, признававшего значительную часть костных останков, находимых на стоянках палеолита, результатом деятельности рек ледникового периода: трупные остатки животных течением рек сносились из их первоначальных местонахождений к таким местам, где в связи с этим возникали стоянки. К этому взгляду, наиболее углублённому, мы вернёмся ниже. Пока отметим, как недостаток перечисленных теорий, что все они обосновывались исключительно на материалах верхнего палеолита.