О нас троих

В нашей квартире, где все стояло вверх дном, телефон звонил довольно часто: звонили журналисты, которые хотели взять у Мизии интервью, редакторы, которым нужны были фоторепортажи, звонили с киностудий и звонили режиссеры с предложениями работы. До сих пор я не отдавал себе отчет, насколько Мизия знаменита, хотя мы с маленьким Ливио постоянно видели ее на афишах последнего французского фильма, в котором она снялась, на фотографиях в журналах и газетах, которые я покупал, но все равно я не был подготовлен к тому, как часто и с какой настойчивостью внешний мир будет ее домогаться, и не знал, как этому противостоять. Я отвечал по телефону тоном неопытной секретарши, на моем сомнительном французском:

— Синьора Мистрани уехала в Колумбию не меньше чем на месяц, — говорил я. — В Ко-лум-би-ю, — повторял я по слогам и записывал на клочках бумаги имена и номера телефонов, но я почти никогда не был уверен, что правильно все понял.

Когда звонил какой-нибудь мужчина и не сообщал мне вместе со своим именем, какой возможный профессиональный интерес заставил его позвонить, я не делал ни малейшего усилия, чтобы поддержать разговор: голос спрашивал меня, где Мизия, я отвечал: «Понятия не имею» и тут же бросал трубку. Я не чувствовал себя виноватым перед Мизией; мне казалось, что я делаю все, что можно требовать от меня в данной ситуации.

В ее почтовом ящике я находил все новые и новые письма, но даже те из них, которые казались мне подозрительными, я не решался вскрыть или выбросить в мусорный ящик, а ограничивался тем, что швырял их на подзеркальный столик в прихожей и обиженно смотрел на них, проходя мимо.

Однажды кто-то позвонил в домофон; услышав мужской голос, я буркнул, что Мизии нет, и вернулся к работе. Я швырял на холст яростные мазки красной краски, одновременно пытаясь выяснить у маленького Ливио, хочет ли он печенья, и вовсе не собирался думать о том, как же настойчиво мир домогается его матери. Но через несколько минут раздался звонок в дверь, малыш бросился открывать, и я не успел его остановить. Перед дверью стоял высокий блондин в твидовом пиджаке — достойном аксессуаре аристократа-спортсмена; у него были широкие плечи, мощный подбородок и сильные крепкие ноги, как раз такие, чтобы выдержать тяжесть его высокомерного взгляда. Не удостоив вниманием открывшего ему маленького Ливио, он уперся взглядом в точку за моим правым ухом.

— Простите, Мизия дома? — спросил он.

— Нет, — ответил я, проникнувшись к нему внезапной, инстинктивной неприязнью.

Он сообразил взглянуть на меня.

— А когда она придет?

— Она не придет, — ответил я. — Мизия уехала в Южную Америку, надолго.

Маленький Ливио вцепился мне в ногу; судя по его устремленному вверх взгляду, чувства его мало чем отличались от моих. Блондин, смирившись с неизбежностью, протянул мне руку.

— Томас Энгельгардт.

— Очень приятно. — Вот уж из-за чего я не собирался расстраиваться, так это — что моя рука выпачкана красной краской и что он ждет моего имени в ответ!

— Вы итальянец? — спросил он, старательно улыбаясь.

— Да, — ответил я, без тени ответной улыбки. Мне хотелось одного: захлопнуть дверь и не думать, где и когда они с Мизией познакомились.

— В Южную Америку? Куда именно? — спросил он, и мне показалось, что сквозь его французский прононс пробивается испанский акцент.

— В Колумбию, — ответил я: одна рука — на ручке двери, другая — на плече маленького Ливио.

— А, конечно, на съемки, — сказал блондин, явно не удивившись, и снова улыбнулся в той же манере. Его стрижка, очертания челюсти, покрой голубой рубашки с вышитым вензелем «Т.Э.» безупречно соответствовали друг другу. Из-за этой сцепленности деталей, монолитности пропорций он был как огромный валун где-нибудь в глухом лесу, и я сам каменел от желания ему противостоять.

— Ладно, до свиданья, — сказал я ему.

Он — нет бы сразу уйти! — потянулся погладить маленького Ливио, прятавшегося за моей спиной.

— А телефон Мизия не оставила?

— Нет, — ответил я, чувствуя, как вся моя враждебность к нему вспыхнула от того только, что он произнес ее имя. Я стоял на пороге квартиры Мизии, словно неотесанный, неопытный, безоружный паладин, которого никто и не просил защищать ее сердце, и все было против меня: моя скособоченность, дешевая одежда и даже разный цвет глаз.

Томас Энгельгардт поколебался мгновенье и вытащил из кармана маленький пакетик.

— Не могли бы передать его Мизии, когда увидитесь? Большое спасибо.

Я взял пакетик и захлопнул дверь перед его носом. Швырнул этот пакетик на подзеркальный столик с письмами и другими посланиями, которые мир по-прежнему слал Мизии, и стал наперегонки носиться с маленьким Ливио по всей квартире.

11