О нашем жилище

Каждый момент исторического времени, как известно, несет в себе следы уходящего прошлого и предстоящего, - так и в начале прошлого столетия символический «ампир» городских и внегородских дворянских жилищ (словно перенимаемый позже по эстафете купеческими домами) не только воспроизводил уходящие вкусы. Дело в том, что наряду с жилищем как таковым и его фасадом появляется третий чрезвычайно важный компонент «фасада улицы» - зелень. Когда-то в средневековых городах зелени было много, но это была утилитарная зелень огородов и фруктовых садов на задних дворах, в глубине кварталов. К XVII веку застройка уплотняется настолько, что в большинстве городов Европы от зелени не остается и следа. Снос оборонительных стен, потерявших смысл с развитием артиллерии, а затем - к XVIII веку - заравнивание и земляных валов порождает первый вариант публичного озеленения: бульвар, как правило кольцевой, по прежней линии укреплений. В русских городах хозяйственной зелени было множество, однако общественная появляется точно таким же образом (мы не обсуждаем здесь частных дворцовых парков).

Оставался уже только один шаг к тому, чтобы жилая улица соединилась с бульваром, и во второй половине XVIII века этот шаг делается почти повсеместно. Если быстрый рост этажности жилой застройки бульваров в XIX веке свел роль зелени скорее к украшению сплошного «фасада» улицы, то в России повсеместно, в Англии и США в пригородах пропорция с очевидностью переворачивается: живое, постоянно меняющее облик дерево соразмерно жилому дому, упрощенный декор его фасада во многом компенсируется декоративной сложностью стволов, крон, ветвей. В общей системе эстетического восприятия города с середины и во всяком случае с конца XVIII века возникают весьма непростые, взаимоконфликтные устремления.

Итак, в сознании человека соединяются отношение к старой, готической по происхождению застройке улиц западных городов; отношение к парижским образцам, о которых мы говорили выше; философия сентиментализма с характерной для него поэтизацией естественности, природности окружения человеческой деятельности; острое переживание новизны заполненных празднично одетой толпой городских «променадов»; любовное отношение к тихим, почти деревенским окраинам даже крупнейших городов… От простоты совершен уже переход к сложности городской среды, и эту сложность предстояло освоить, пережить, чтобы к концу XIX столетия выработать новый идеал.

Не будем здесь торопиться, так как аналогичный процесс происходит сейчас с нами, на наших глазах и при нашем участии, поэтому полезно вдуматься в то, что предшествовало первому сдвигу в общественном вкусе. Отчеты и путевые записки российских «пенсионеров», с отличием окончивших Академию художеств и направляемых за границу для совершенствования знаний и умений, способны поведать нам много любопытного. Вот, в 1780 году уже из Парижа отписывал в Академию Я. Г. Фарафонтьев: «Проезжая Курляндию и Пруссию, ничего достойного не видал, выключая Берлина, сей город весьма порядочен как в строении, так и в протчем…» Спутник Фарафонтьева уточняет в своем отчете: «…оный город выстроен весьма искусными архитекторами, имеет хороший порядок, и лучшия сего города строении суть королевская библиотека, Арсенал, триумфалной мост, дворец королевской, которые делают великое сему городу украшение».

Заметим, что, при перечислении крупных столичных построек относительно жилой застройки Берлина сказано лишь, что «порядочен в строении», «имеет хороший порядок». Следует, однако, иметь в виду, что негативным подтекстом, антитезой служат здесь жилые улицы старинных городов.

Фонвизин, будущий автор «Недоросля», пишет о Страсбурге: «Дома… весьма похожи на тюрьмы, а улицы так узки, что солнце никогда сих грешников не освещает»; зато Лион - «город превеликий… по берегу Роне построена линия каменных домов прекрасных и сделан каменный берег, но гораздо похуже петербургского». Современные исследователи, обработав значительный мемуарный материал, уже выявили важную характеристику сознания наших соотечественников. Предваряя наступление нового XIX века, они уже достаточно критичны к тому, что воспринято на Западе, отталкиваются от ощущения величия и красоты Петербурга и преображавшейся трудами М. Ф. Казакова и других зодчих Москвы. Наконец, легко заметить, что страсть к единообразию и порядку, которую Вигель, цитированный нами, приписывал личному вкусу Александра I, давно уже стала чертой времени.