О насилии

Здесь возникает соблазн вспомнить о симптоматическом узле: разве в палестино-израильском конфликте не происходит инвертирования стандартных ролей, завязывания их в узел? Израиль, который официально служит олицетворением западной либеральной современности в регионе, легитимирует себя в терминах этнорелигиозной идентичности, в то время как палестинцы, объявляемые досовременными «фундаменталистами», легитимируют свои требования в терминах светского гражданства. (Сама собой напрашивается гипотеза, что именно израильская оккупация палестинских территорий заставила палестинцев думать о себе как об отдельной нации, стремящейся к собственному государству, а не частью арабской массы.) Мы имеем дело с парадоксом государства Израиль, острова мнимой либерально-демократической современности на Ближнем Востоке, противостоящего арабским требованиям с еще более «фундаменталистскими» этнорелигиозными притязаниями на свою священную землю. Еще более забавно, что, по результатам некоторых опросов, израильтяне являются самой атеистической нацией в мире: около 70 процентов из них не верят ни в какое божество. Так что их ссылки на землю основываются на фетишистском отрицании: «Я прекрасно знаю, что Бога нет, но я все равно верю, что он даровал нам землю Великого Израиля…» И, как гласит история гордиева узла, единственный способ разрешить такую загадку не в том, чтобы распутать узел, а в том, чтобы разрубить его. Но как? Не так давно к этому тупику обратился Бадью:

«Основание сионистского государства было сложным, глубоко неоднозначным событием. С одной стороны, оно было событием, которое было частью большего события: появления великих революционных, коммунистических и социалистических проектов, идеи основания совершенно нового общества. С другой стороны, оно было контрсобытием, частью большего контрсобытия: колониализм, грубое завоевание народом, прибывшим из Европы, новой земли, где жил другой народ. Израиль — это необычайная смесь революции и реакции, освобождения и угнетения. Сионистскому государству нужно обновление и развитие уже имеющихся начал справедливости. Ему нужно стать наименее расовым, наименее религиозным и наименее националистическим из всех государств. Самым универсальным из всех»¹⁴.

Хотя в этой мысли есть зерно истины, все равно остается проблема: можно ли так просто разрубить этот узел, взяв и разделив два аспекта Израиля в смысле осуществления возможности революционного проекта сионистского государства без его колонизаторской тени? Это похоже на легендарное «Если…» из ответа американского политика 1920-х на вопрос: «Вы поддерживаете запрет на продажу вина или нет?». «Если под вином вы понимаете ужасный напиток, который разрушил тысячи семей, сделав из мужчин чудовищ, избивающих своих жен и плюющих на своих детей, то я обеими руками за запрет. Но если под вином вы понимаете благородный напиток с замечательным вкусом, который превращает любое блюдо в такое удовольствие, то я против!»

Возможно, нам нужно большее: не просто отделение хорошего Израиля от плохого, но подлинный акт изменения самих координат нынешней ситуации. Бывший израильский премьер-министр Ицхак Рабин совершил первый важный шаг в этом направлении, признав Организацию освобождения Палестины законным представителем палестинцев и, следовательно, единственным настоящим партнером на переговорах. Когда Рабин объявил об отказе от израильской политики «никаких переговоров с ООП, этой террористической организацией» и произнес простые слова: «давайте покончим с этой шарадой переговоров с палестинцами без участия ООП и начнем говорить с нашими реальными партнерами», ситуация на Ближнем Востоке внезапно переменилась. В этом состоит эффект подлинного политического акта:'он делает немыслимое мыслимым. Будучи политиком, представлявшим Партию труда, Рабин совершил жест, характерный для лучших консервативных политиков: только де Голль смог предоставить независимость Алжиру; только консерватор Никсон смог установить отношения с Китаем¹⁵.