О ней и о ней

Валентина молчала. В стенных часах после каждого удара маятника хрипела пружина точно кто-то шел по деревянному тротуару, четко стуча каблуками здоровой ноги, а другую, больную, шаркая, приволакивал. Стекла в окнах стали серыми с желтым налетом. Комод, кровати, чемоданы и корзины оплыли темными опухолями. По углам нависли мягкие драпировки тканей. Комната утратила определенность своих линий, округлилась.

Андрей выдел только огненную точку своей папиросы:

- Молчишь? Ну, так я скажу. Тебе стыдно, что разная обывательская сволочь считает твоего мужа ПАЛАЧЕМ. Да?

Валентина вздрогнула. Голову подняла.

Увидела острый красный глаз папиросы.

Отвернулась.

Срубов, не потушив, бросил окурок.

Валентина закрыла лицо руками. Сказала сквозь пальцы:

- Не обыватели только... Коммунисты некоторые...

И с отчаянием, с усилием, последний довод:

- Мне надоело сидеть с Юркой на одном пайке. Другие умеют, а ты - Предгубчека - и не можешь...

Андрей сапогом тяжело придавил папиросу. Возмутился. Губ не разжал.

Внутренний голос Срубова:

- Как же до боли стыдно, что женат на какой-то ограниченной мещанке, духовно совершенно чуждой.

Щелкнул выключателем. Свет резко выделил вороха вещей и чемоданы с корзинами, случайно сваленных в одну комнату.

Внутренний голос Срубова:

- И сами такие же. Случайно сваленные в одну кучу. Потому чужие.

Отвернулся к окну. Внутренний голос Срубова:

- Что же повлекло меня пять лет назад к этой слабой некрасивой мещанке? Она унизила и оскорбила меня своей близостью. Но разве потому сходятся с женщиной, что её мысли и убеждения тождественны мыслям и убеждениям того, кто с ней сходится? Какая-то нелепость. Ведь было что-то, что повлекло к ней? И это ещё есть и сейчас.

Обернулся резко:

- Так, значит, уезжаешь навсегда?

- Навсегда, Андрей.

Откликнулась Валентина эхом. Но в голосе, даже в выражении лица - твердость. Никогда ранее не замечал.

Срубов:

- Что ж, вольному воля. Мир велик. Ты встретила человека, и я встречу...

На высокой кровати безмятежно спал сын. Андрей смотрел на его милое безмятежное личико.

Внутренний голос Срубова:

- Палач. Не слово - бич! Нестерпимо, жгуче больно от этого слова. Революция обязывает и революционер должен гордиться, что он выполнил свой долг до конца. Но слово, слово... Вот забиться куда-нибудь под кровать, в гардероб. Пусть никто не видит и самому чтоб никого.

Сцена 54. Кабинет Срубова. Павильон. День. Зима.

На столе Срубова горстка пакетов. Конверты разные - белые, желтые, из газетной бумаги, из старых архивных дел. На адресах лихой канцелярский почерк с завитушками, с росчерком, безграмотные каракули, нервная интеллигентская вязь, старательно выведенные дамские колечки, ровные квадратики шрифтов печатных машинок.

Срубов быстро рвал конверты. Морщился. Сосал трубку. Быстро читает письма. Письма говорят (закадровые голоса):

- Не мешало бы ГубЧК обратить внимание на коммуниста Грубельмана. Открыто содержит две жены, одна их которых чуждого социального происхождения. Явный подрыв авторитета партии. С комприветом. Доброжелатель.

Срубов откинул письмо. Взял другое, поудобнее уселся в кресле: