О ней и о ней

- Хоть сейчас к стенке ставьте - не могу не пить. Тысячу человек расстрелял - ничего. Не пил. А как брата родного укокал, так и пить зачал. Мерещится он мне. Я ему: становись, мой Андрюша. А он мне: Ваньша, браток, и на колени... Эх, кажну ночь мне мерещится.

Срубов замахал руками:

- Идите, идите. Нельзя так открыто.

Последнее слово с раздражением.

А когда дверь закрылась уткнулся в письмо, чтобы только не думать.

Закадровый голос письма:

- Я человек нейтральный, но считаю своим революционным долгом сообщить, что ответственный работник и партиец выменил полпуда картошки на два фунта керосина для личного удовольствия - факт спекуляции налицо. Тогда как теперь советская власть и разрешает все приобретать по ордерам с соответствующими печатями и надлежащего разрешения...

Срубов размашисто написал в углу письма: “Пеплу. А.С.” Бросил карандаш, встал и по кабинету крупными шагами уз угла в угол. Закадровый голос Срубова:

- Ничего не разберешь. Ванька пьет, Боже пьет, сам пью. Почему им нельзя... Ну да, престиж ЧК, а они почти открыто. Да потом, вообще имеет ли право Она, Революция, столько требовать от человека непрерывных нечеловеческих напряжений.

Расстегнул ворот гимнастерки. Подошел к окну.

Сцена 55. Улица перед ГубЧК. Натура. День. Зима.

Вид из окна кабинета Срубова: По улице шли и ехали. Шли суетливые совработники с портфелями, хозяйки с корзинами, разношерстные люди с мешками и без мешков. Ехали только люди с портфелями и люди с красными звездами на фуражках и рукавах. Тащились между тротуарами с нагруженными санками советские люди-кони.

Закадровый голос Срубова:

- У меня сотни добровольных осведомителей, штат постоянных секретных агентов, и вместе с каждым из них я подглядываю, подслушиваю. Постоянно я курсе чужих мыслей, намерений, поступков. И туда, где люди напакостят, нагадят, я обязан протянуть свои руки и вычистить. Ассенизатор. Да. Я А-ССЕ-НИ-ЗА-ТОР, а не палач. Я, Мудыня, Боже - мы Ассенизаторы Революции. Ведь они - закаленные фронтовики. У обоих ордена Красного Знамени. Но водка?Да и какое значение имеет наша жизнь и здоровье для торжества Революции. И это письмо отца еще. Достоевщина какая-то. Две недели как получил, а все в голове. Не свои, конечно, мысли у старика.

Сцена 56. Кабинет Срубова. Павильон. День. Зима.

За спиной неторопливо, с культурностью, кашлял Ян Пепел. Срубов вздрогнул.

К столу подошел, в кресло сел. Машинально, жестом пригласил сесть.

Пепел раскрыл на столе папке:

- Вот эти пумаги утвердить, товарищ Срупов.

Срубов пробежал листы глазами, поставил на низу свое размашистое синее “А.С.”

Когда Пепел поднялся, Срубов спросил:

- Вы никогда не задумывались, товарищ Пепел, над вопросом террора? Вам когда-нибудь было жаль расстрелянных, вернее расстреливаемых?

Пепел в черной кожаной тужурке, в черных кожаных брюках, в черном широком обруче ремня, в черных высоких начищенных сапогах, выбритый, причесанный посмотрел на Срубова упрямыми холодными стальными глазами. И свой тонкий правильный нос, четырехугольный сильный подбородок кверху.

Кулак левой руки из кармана булыжником. Широкая ладонь правой на кобуре револьвера:

- Я есть рапочий, ви есть интеллигент. У меня есть ненависть. У вас есть филозофий.

Сцена 57. Коридор ГубЧК. Павильон или Интерьер. День. Зима.