О нем доложили Сталину

В это время постучался комендант. В одной его руке сердито попыхивал чайник, а в другой громоздились кульки. Из-за них выглядывала встревоженная физиономия: угроза сушить для себя сухари была не пустым звуком. Торопливо сложив все на стол, комендант поспешил оправдаться:

— Извините, товарищ капитан, пришлось к Гончаренко сбегать. У него разжился сгущенкой.

— А наша чем хуже? — удивился Рязанцев.

— Вчера закончилась.

— А ты тогда на что, если к Гончаренко за каждой мелочевкой бегаешь?

— Закрутился, забыл.

— Михаил Алексеевич, я тебе уже не раз говорил: нельзя жить одним днем, наперед думай. Намотай себе на ус — у нас не богадельня, а особый отдел. Понял?

— Так точно! Исправлюсь, Павел Андреевич.

— Сейчас проверим. Хорошее сало сможешь достать?

— Считайте, что оно на столе! — заверил комендант и ринулся к двери.

— Старательный парень, а организованности пока не хватает, за все дела разом берется, — бросил ему вслед Рязанцев и, разлив кипяток по кружкам, спросил у Петра: — Ты как, с заваркой или со смородиновым листом?

— Лучше со смородиной.

— Правильно, больше и аромата, и пользы, — поддержал Рязанцев и пододвинул к нему коробку из бересты.

В ней горкой лежали подсушенные листья смородины. Петр взял щепотку, опустил в кружку, и в кабинете запахло летним садом. Он глубоко вдохнул и закрыл глаза. Этот довоенный запах на мгновение заставил забыть о ненавистном Струке, Макееве, ужасах отступления и смерти, витавшей над ним до последнего времени.

— Ты сахар, сахар бери, не стесняйся, — напомнил о себе Рязанцев.

— Да-да, — встрепенулся Петр и потянулся к сахарнице.

Не успели они выпить по первой кружке, как в кабинет возвратился комендант и, выложив на стол здоровенный шмат сала, заявил:

— Лучшего сала, Павел Андреевич, не найти!

— Хороший был хряк. Случайно, не у Гончаренко разжился? — уколол его Рязанцев.

— Не, свои запасы имеем.

— Молодец!

— Разрешите идти? — повеселевшим тоном спросил комендант.

— Да, — отпустил его Рязанцев и, улыбнувшись Петру, заметил: — Под такую закуску грех не выпить.

Не ожидая ответа, он достал из шкафа фляжку со спиртом и, разлив по кружкам, предупредил:

— Чистый, не разбавленный.

Они сдвинули кружки, их взгляды встретились, и на душе Петра потеплело. Ему казалось, что он снова среди своих бойцов, объединенных бескорыстным духом боевого братства, истинную цену которого определяли дела и поступки.

— С возвращением, Петр Иванович, — буднично произнес Рязанцев и залпом выпил.

Петр кивнул и последовал его примеру. Спирт оказался медицинским — девяносто шесть градусов. Во рту заполыхало, а из глаз брызнули слезы. Он лихорадочно зашарил по столу в поисках кружки с чаем. Расплескивая по гимнастерке, Петр выпил его до дна, а когда пришел в себя, смахнул набежавшие слезы и с трудом выдохнул:

— У-у-х, и крепкий же, чертяка, не то что шнапс фрицев.

— Ты на сальце, на сальце налегай, — Рязанцев пододвинул ему нарезанные ломтики сала.

Комендант не подвел: сало действительно оказалось отменным и таяло во рту. Под него вторая порция спирта пошла легче. Петр окончательно размяк и прочувственно произнес:

— Как будто и войны нет.

— Будь она трижды проклята! — с ожесточением произнес Рязанцев и поинтересовался: — Тебя она где застала?

— В Ковеле.

— А меня в Рава-Русской. В первый же день пол-отдела потерял. Эх, какие ребята были! С Вадиком Лихачевым вместе всю финскую прошли — и ни одной царапины, а тут один осколок и все — нет человека, — с болью в голосе произнес Рязанцев.

— То же самое и в моем полку. Склад ГСМ сразу накрыло. Остались без горючки. Машины стали колом. Связи нет. Никто и ничего не знает. А тут еще командира с начальником штаба снарядом убило, — мучительно вспоминал Петр.

Участливый взгляд Рязанцева располагал к откровенности, и, поддавшись чувствам, Петр излил ему все, что бередило душу. Это была типичная история окруженца.

Они, рядовые и командиры, в те первые, полные ужаса и кошмара июньские дни срок первого, испытали настоящий шок и трепет перед невиданной мощью, казалось, не знающей сбоев военной машины вермахта. Огненно-свинцовый вал безжалостным катком прокатился по ним. Одни остались навечно в земле, другие попали в плен, но были третьи, кто продолжал отчаянно сопротивляться. И вдруг, о чудо, гитлеровская машина начала давать сбои!

Эти, пусть маленькие, добытые самой дорогой ценой, победы над многократно превосходящим врагом вернули окруженцам веру в себя и дали надежду на то, что им удастся не только выжить, но и выстоять. Именно там, в гитлеровских котлах сорок первого, начал коваться тот удивительный сплав победителей, которые в ликующем мае сорок пятого поставили последнюю точку в самой кровопролитной и жестокой войне двадцатого века.