О нем доложили Сталину

— Ладно, заходьтэ, — пригласила Зинаида.

— Та ни, я пишов, у мэнэ дил по самэ горло, — отказался Пилипчук и напомнил: — Баньку, Пэтро, сам истопышь, вона в сусиднем огороде. Зинаида усэ знає, а чисту одежку я з хлопцем пришлю. Ну, бывай.

— Спасибо, — поблагодарил Петр и вслед за хозяйкой прошел в горницу.

Простенько убранная, она отличалась чистотой и порядком. Зинаида распахнула штору, закрывавшую проход в соседнюю комнату, и пригласила:

— Проходьтэ, оцэ будэ ваше мисто. Звиняйте, бильше ничего нэма. В другой вже живуть два ваших хлопца.

— Все нормально. А как с банькой? — поинтересовался Петр.

— Вона тутэчки, недолэче, пишлы, — позвала Зинаида и вышла во двор.

Петр последовал за ней. Баня располагалась на соседнем участке и оказалась единственным строением, которое уцелело после бомбежки. Сложена она была добротно и внутри имела вполне приличный вид. Кадушка с водой, парочка измочаленных дубовых веников, висевших под потолком, десяток поленьев, лежавших у печки, и тепло, исходившее из парилки, говорили о том, что баня не простаивала.

— А как с мылом и полотенцем? — спросил Петр.

— Вэртайся в хату, там визмэшь, — ответила Зинаида.

— Потом, а пока я растоплю печку.

— Ну, як знаєш. Мыло и рушнык у сэбэ в горнице визьмешь, а я пишла. Скотына мэнэ ждэ, — заторопилась Зинаида по своим делам.

Петр остался один. Осмотревшись, нашел под лавкой топор, вышел во двор, из валявшихся у стены бани чурбаков нарубил дров и растопил печку. Тяга в ней была отменная, и через несколько минут огонь жадно облизывал поленья. Поставив на плиту бак с водой, он, подхватив ведра, отправился к колодцу, натаскал в бочку воды и снова возвратился в дом. Там его застал красноармеец, присланный Пилипчуком; за его спиной болтался увесистый вещмешок. Прижимистый старшина вдруг ни с того ни с сего расщедрился. Эта щедрость стала понятна Петру, когда красноармеец полез в карман ватника, достал пачку папирос «Казбек» и, положив на стол, сказал:

— Это вам, товарищ техник-интендант 1-го ранга, от начальника.

— Мне? — опешил Петр и удивленно наблюдал за тем гастрономическим парадом, который демонстрировал красноармеец.

Из вещмешка одна за другой появились: банка рижских шпрот, банка костромской сгущенки, три банки тушенки, пачка сахара-рафинада, свежеиспеченная буханка ржаного хлеба, сверток нижнего белья и настоящее туалетное мыло «Москва».

— Откуда все это?! — поразился Петр.

— Наш старшина, ежели захочет, так и танк может достать, — не без гордости ответил красноармеец.

— А с виду не скажешь.

— Это так кажется, ежели надо, так он в лепешку расшибется.

— Лепешек мне не надо, а старшине передай спасибо, — поблагодарил Петр.

Все это продуктовое богатство он отнес на стол хозяйке, а сам, прихватив полотенце, белье и мыло, возвратился в баню. Она еще не успела как следует прогреться, но его охватил зуд нетерпения. Стащив с себя обветшавшую, пропахшую запахом костра и пота одежду, Петр подхватил ведро с водой и дубовый веник, нырнул в парилку и погрузился во влажный, пахнущий дубовыми листьями полумрак. Освоившись, отыскал взглядом лавку, камни, от которых отдавало жаром, и плеснул водой. Они сердито зашипели, и теплая, расслабляющая волна окатила тело. Нащупав лавку, Петр в изнеможении растянулся, время от времени усилием воли заставлял себя приподняться и лениво охаживал дубовым веником живот и спину. Из этой полудремы его вывели стук в дверь и голос Зинаиды:

— Солдатик, ты ще жывый?

— Живой-живой, хозяйка, — откликнулся Петр.

— Пора исты. У мэнэ усэ готово, — позвала она к столу.

— Сейчас буду, — Петр окатил себя холодной водой и стал собираться.

В горнице хаты его ждали щедро накрытый стол и сама хозяйка. Он ее не узнал. Зинаида преобразилась. На вид ей было не больше сорока. Тонкие, правильные черты лица ничуть не портил слегка курносый, задорно торчащий носик, черные, как воронье крыло, волосы пышными волнами ниспадали на плечи. Крепко сбитая, с развитыми формами фигурка не поддалась возрасту. Изумление, написанное на лице Петра, не укрылось от проницательного женского взгляда. Лукаво улыбнувшись, Зинаида певуче, с ударением на «г» произнесла:

— Та чего ж вы стоите? Сидайте.

Петр перевел взгляд на стол. Над казанком с вареной картошкой вился ароматный парок. Рядом с ним на блюде лежала запеченная в духовке курица. Среди мисок с солеными огурцами и помидорами тускло отсвечивала бутыль самогона.

— Зинаида, ну зачем! — воскликнул он.

— Хорошего человика зразу видно.

— Спасибо, но война же.

— Так шо ж типерича, нэ жыты?

— Оно-то так, и все-таки… — замялся Петр, пробежался взглядом по горнице и, не заметив продуктов из загашников Пилипчука, укоризненно покачал головой: — Зинаида, то, что принесли, выставляй на стол.

— Цэ же военнэ.

— Мы все военные — что на передовой, что в тылу. Забирай все себе.

— Ни. Як жэ можно?

— Можно! — отрезал Петр.

— Дякую, дякую, — повторяла Зинаида и от смущения, не зная, куда девать руки, затеребила пальцами поясок на кофте.