О нем доложили Сталину

Долго не могли уснуть в летних кухнях и баба Дуня с теткой Марией. Подрагивая от холода и страха, испуганные женщины ворочались с боку на бок под застиранными до дыр старыми половыми подстилками и молили Бога, чтобы эти мрачные постояльцы поскорее убрались восвояси.

Приближался рассвет. На этот раз русские бомбардировщики, пролетев над хутором, взяли курс на порт Тамань, и часовые не стали поднимать тревоги. Вскоре с запада донеслись лай зениток и глухие разрывы тяжелых авиабомб. Земля на бомбежку отозвалась жалобными вздохами. Стены хат и сараев задрожали мелкой дрожью, с потолков посыпалась побелка. Затем все затихло, и больше ничто не нарушало хрупкого покоя природы, безмерно уставшей от войны и бессмысленной жестокости человека.

Перед рассветом подозрительные шорохи и хруст веток в саду подняли на ноги часовых. Чернильную темноту разорвала короткая автоматная очередь. В ответ донесся мучительный всхлип, а спустя минуту со стороны реки послышался треск замерзшего камыша. В хатах запоздало захлопали двери и раздался топот ног. Во двор выскочили взъерошенный Рейхер, вслед за ним Петр и остальные диверсанты. Они залегли у плетня и, выставив вперед стволы автоматов, высматривали врага в утреннем сумраке. Обостренный опасностью слух ловил все звуки — писк разбуженных в саду птиц, жалобное блеяние в сарае напуганных стрельбой коз и плач двух старух. Партизаны, если это были они, а не кабан или одичавший без хозяев скот, больше не напоминали о себе.

Налетевший со стороны гор ветер, прошелестев в верхушках старых яблонь и груш, помчался дальше в степь. И опять на хуторе все погрузилось в вязкую тишину. Рейхер дал команду «отбой», и диверсанты потянулись к хатам, чтобы успеть прихватить кусочек сна перед изнурительной муштрой наступающего дня.

Глава 12

Утро на хуторе Пантелея Узана началось со стука топора и звона кастрюль на кухне.

Бабка Дуня и тетка Мария поднялись на ноги ни свет ни заря, растопили печь и принялись готовить завтрак для диверсантов. Пламя сердито гудело в печной трубе и жадно облизывало чугунный казан и сковородки; в них варились и жарились отборные куски мяса. В духовке, источая приторный аромат, пеклась тыква.

В 6.30 проснулся Рейхер. И все пришло в движение.

После энергичной зарядки и сытного завтрака Петр построил диверсантов в колонну и повел к кирпичному заводу. Позже к ним присоединился Рейхер. На этот раз он не спешил начинать занятия, лениво покуривал сигарету и время от времени поглядывал на часы. Воспользовавшись паузой, диверсанты расселись на завалинке бывшей конторы завода и, подставив лица солнцу, наслаждались редкими минутами покоя. Длился он недолго. Со стороны хутора донесся надсадный гул автомобильных моторов.

Через несколько минут во двор въехали «опель» и грузовик.

Рейхер швырнул сигарету и направился к машинам. Петр живо поднялся с лавки и подал команду «Строиться!». Одиннадцать диверсантов застыли в неровной шеренге и настороженно косились на штабной «опель». Из него вышли Штайн, Бокк и Шойрих.

Из кабины грузовика показался Райхдихт и, стараясь не угодить в лужу, спрыгнул на подмерзший пятачок земли. За его спиной раздались отрывистые команды. Это конвой, орудуя прикладами, выпихивал из кузова пленных красноармейцев. Их оказалось одиннадцать. Сбившись в кучку, они настороженно поглядывали на лощеных гитлеровских офицеров и диверсантов.

Штайн брезгливо поморщился от тошнотворного запаха, исходившего от давно немытых тел пленных, и, обернувшись к Шойриху, кивнул головой. Ефрейтор подхватил мешок, в нем что-то погромыхивало, и протрусил на середину двора; остановился у опрокинутого на землю пожарного щита и разложил на нем армейские тесаки. Их было двадцать два. Пленные угрюмо наблюдали за происходящим, а диверсанты с нарастающей тревогой ждали, что скажет Штайн.

Тот поднялся на крыльцо конторы и, перемешивая русские слова с немецкими, обратился к пленным:

— Руссишь швайн, вы заслуживаете смерть. Но скоро ваш праздник — день Красной армии. Я делаю вам подарок — жизнь. Но ее надо заслужить…

В ответ раздался глухой ропот. Пленные догадались, что их ждет впереди.

— Молчать! — рявкнул Штайн, спустился с крыльца, прошелся вдоль строя диверсантов и, остановившись на левом фланге, заявил: — А вам, господа курсанты, предстоит на деле доказать свою готовность служить нашему великому фюреру. Если бандит уйдет, расплатитесь собственными шкурами! Понятно?

Диверсанты угрюмо молчали.

— Я вас спрашиваю — понятно?

— Так точно, господин оберлейтенант, — вразнобой прозвучали голоса.

— Гут! — Штайн хлопнул в ладоши, а затем ткнул пальцем в левофлангового диверсанта: — Ты первым пойдешь.

Тот изменился в лице, неловко шагнул вперед и осипшим голосом произнес:

— Курсант Шаликашвили. Седьмая особая учебная группа.

— Посмотрим, какая она особая, — с кривой усмешкой заметил Штайн, потом развернулся к пленным и, остановив выбор на худом, с кровоточащей раной на плече красноармейце, процедил:

— Ты, руссишь швайн. Шнель!