О нравственных страданиях интеллигенции в текущий политический момент

Они жужжат. То есть они реально не понимают, что ушло их время. Но литератор Ф. так хочет спать, обожемой; он пытается себя убедить, что это сень ветвей бормочет или школьницы, скажем, приятно гомонят за окнами. Но к двум часам ночи в гомоне воображаемых школьниц начинает почему-то преобладать слово «патриархальный». Тогда Ф. говорит, что не обязательно же применять силу. Надо просто показать, что сила — есть, но мы никогда не опустимся до ее применения. Ф. идет на кухню и наливает в блюдце мед. Он уверен, что через несколько минут все мухи прилетят и повязнут в этих трех ложках меда. Он утешает свою совесть обещанием с утра всех мух высвободить, помыть и выпустить на волю. И ложится спать.

И тут мухи начинают ходить по нему ногами. У них у каждой шесть штук, поэтому по литератору Ф. ходит несколько тысяч ног, наверное. А у него тактильная чувствительность — как у любого бывшего очкастого отличника, кожей чувствующего, как в него жеваная бумажка летит, еще в тот момент, когда она сама со своей траекторией не определилась. Литератор Ф. вынужден сказать себе в этот момент, что мухи ему очень неприятны, очень. Что он готов бороться за их право на, скажем, образование или там здравоохранение, но при этом, кажется, не будет никого мыть, кто попался в блюдце. Просто выставит блюдце за окно, пусть выбираются сами. Он, в конце концов, выполнил свою часть социального договора.

В блюдце никого. Нет, одна муха есть: она заканчивает завтракать. Остальные двести сыты и довольны, сидят где хотят, кто спит, кто родственникам строчит письма: «Ты, тетя Нюра, все думала — ехать или не ехать, а тут действительно молоком и медом; шалом тебе, короче, старая дура». Литератор Ф. уже не понимает, чем вызвана его мелкая дрожь: физическим измождением или, извините, ненавистью, потому что состоявшаяся интеллигенция ненависть в себе плохо опознает; эти Геббельса пожалеют: живой же человек был, братья и сестры! Но нет, это и правда ненависть кипит. Ненависть! К существам, живущим с ним в одной стране! До чего, суки, довели. Словом, к восьми утра литератор Ф. принимает сложное решение: он садится в свой синий мини-купер (иронически окрашенный в желтый цвет) и едет в аптеку.

В аптеке ему показывают неприятного вида железные баллоны, говорят — убивает все летающее за тридцать минут. Но от ползающих нужен другой баллон, вот этот, потому что то средство, которое от летающих, — оно некоторых просто доводит до состояния ползающих, их надо добить. Нет, нет, этого литератор Ф. не хочет! Он хочет их прогнать. Аптекарю очень жалко литератора Ф., но каждый сам себе идиот, аптекарь не может за всех отвечать, у него свои проблемы, у него дочка шестнадцатилетняя на кодеине сидит. Так что аптекарь дает ему электрический фумигатор с пластиночками от мух, этому блаженненькому. Аптекарь твердо знает, что фумигаторы эти помогают не от насекомых, а от тещи: «Да, мама, мы поставили у Лелика фумигатор, его не покусают комарики, засыпайте вы уже, ради бога!» Но литератор Ф. берет восемьсот тыщ пластинок и едет с ними домой — рассовывать фумигаторы по всем розеткам. Рассовывает и уходит на йогу поскорей, потому что если кто умрет — он, литератор Ф., не хочет за это отвечать. И мысль, что кто-то умрет, совсем ему не противна. Существует естественное течение исторических процессов. У них были шансы измениться, осознать свои ошибки и признать новую цивилизованную реальность. Извините.