О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только

после первых лекций я снова взялся за работу. Иногда я снова размышляю об этом предисловии к Завещанию (Legs), которое предварит книгу о почтах (как говорят, книгу мертвых), продолжая гладить другими руками, между прочими предметами и словами, нашего нижеприлагаемого друга, я имею в виду «Фидо» и Фидо. И конечно же, речь не только о носителе истины, об отнюдь, о семейных сценах и сценах наследования, о выдвижении претензий в отношении аналитического движения и т. д., существует еще, как ты мне тотчас же заметила, этот шанс, которым не стоит пренебрегать: Принцип Реальности (кто разбирается в нем лучше нас?), он же и Почта до Востребования (ПВ) Почтового Принципа, я хочу сказать Принципа Удовольствия (ПУ)[12]. И это доказуемо, со смертью по обе стороны. Если бы у меня было на это время, я бы написал еще о необходимости и злоупотреблениях этих ложных формалистов, играющих первоначальную роль. Почему это получило развитие в наши дни (у меня есть несколько гипотез).

Но ты знаешь, что я никогда ни о чем не пишу, даже на почтовой открытке или на этой телемашиноштуковине. Даже если я притворяюсь, что пишу об этом, и что бы я ни говорил об этом, прежде всего я ищу способы произвести эффект (на тебя, onyou. Как они ухитряются в этом случае избежать множественного числа? Их грамматика очень подозрительна. Я не мог бы любить тебя на английском, ты непереводима. Или, в таком случае, я бы стал прибегать больше чем когда-либо к анахроническим процессам, еще больше к ретро, я бы театрализовал, обожествил тебя. Ты думаешь, что это что-нибудь изменило бы, это единственное число в устаревшем варианте?). «Связь» также (любовная или почтовая) — вот подходящее слово, чтобы на совершенно законном основании увязать тему предисловия со всей этой проблематикой энергии, связанной с Bindung в «По ту сторону…». Basta, как говорит Фидо, довольно об этом. Говорил ли я тебе, что мы близнецы (гетерозиготные, но гомосексуальные) этих двух Сози-Сози?[13]

Сегодня утром — опять ничего от тебя. Силы изменяют мне во всем, даже в том, чтобы писать тебе, иначе у меня было бы желание заниматься этим без перерыва. И все же — даже когда ты дома. Даже когда ты дома, ты преследуешь меня, у меня возникает желание позвать тебя на помощь, может быть, для того, чтобы ты меня окончательно покинула и чтобы наконец я не нуждался больше ни в чем. Не верь этому совсем, здесь это ты говоришь во мне. Ты узнаешь свою речь. Ты любишь меня, только когда я дома. Но «дома» — это то слово, которое мы никогда не могли перевести один другому.

Ни для (для тебя, я даю, я есть, я обращаюсь, я посвящаю, я подчиняюсь). В тот день, когда ты поймешь, что это значит, ты позвонишь мне, не ожидая

Вдали от тебя я все время спотыкаюсь. Вот почему нужно, чтобы я соединился с тобой, чтобы я держал тебя за руку или за волосы и все время, без перерыва, писал тебе. Поскольку я тебе пишу, ты не знала этого, не прерываясь, — даже если не посылаю всего. И если при этом уходит моя жизнь, то по правильному назначению (так как тебя нет дома), тональность прозвучала отказом. Тональность для меня это имя Бога, моего Бога, того, которого я не нахожу. Все, ты слышишь меня, все, я их знаю, и все предположительно доступны для меня, я так стар, и все эти жанры. Я не выношу ни одного из них, я тотчас же узнаю условие жанра. В конечном счете это все черты языка, которые я хотел бы стереть, возвращаясь к самому простому (ты знаешь, когда я дышу в трубку, ничего не говоря, а ты смеешься и Атлантика исчезает), не для того, чтобы «создать-любовь-моя-новый-язык» (я пока не собираюсь прибегать к нему в общении с тобой, хотя я всегда верю в это, в этот старый почтовый код), но для того, чтобы посылать тебе «слова» достаточно «правдивые», чтобы я сам не узнал их больше. Итак, я буду признан невиновным, никакой жанр не будет идентифицируемым, подозрительным, не больше, чем если бы я копировал для тебя, сейчас, самым безответственным способом, словарь персидского языка (и еще, персидский язык, ты поверишь, что я подсчитал, как все эти репродукции, подсчитал по причине Эстер или Сируса, великий «зачинатель» почтовой империи, великий господин порядка, другие заподозрят в этом предвзятость более провинциальную, чем когда-либо, туристическую декларацию по поводу восстания в Иране: ты знаешь, что я об этом думаю). Как поступить, как продолжить движение? Я все время спотыкаюсь (в одном или другом жанре). Ты одна можешь молча поставить меня на ноги, если ты еще говоришь мне «приди», прямо здесь.

Я сказал тебе, что жду, что ты скажешь мне, но не бойся,

27 сентября 1977 года. Я пишу тебе в поезде, который увозит меня из Нью-Йорка. Я чувствую себя не очень хорошо, слишком много всего в памяти, слишком много воспоминаний, которые беспощадно перекрывают и исключают друг друга.