Однако самое лестное, что можно было сказать Аэцию, — это назвать его «трижды консулом». Консулом Аэций становился в 432, 437 и 446 годах. В V веке занятие частным лицом должности консула трижды было исключительным явлением. Сами императоры многократно становились консулами: Аркадий — 6 раз, Гонорий — 13, Феодосии II — 18, Валентиниан III — 8 раз[503]
. Среди частных лиц на Западе в период с 395 по 455 год многократное (два и более) занятие должности консула встречается четыре раза, на Востоке не встречается вообще. По два раза были консулами Стилихон и Петроний Максим, по три — Аэций и Констанций. Не нужно говорить о том, как близок был к трону Стилихон, будучи дядей и тестем императора Гонория. Констанций получил второе консульство в 417 году одновременно со своей женитьбой на сестре императора Плацидии и третье — за год до провозглашения Августом, в 420 году. Петроний Максим (консул 433 и 443 годов) после убийства Валентиниана III в 455-м занял престол. Таким образом, предоставление Аэцию, не члену императорской семьи, такой почести следует признать совершенно исключительным явлением. В 443 году Валентиниан III подписал закон (новелла 11), согласно которому человеку, бывшему дважды консулом, предоставлялось во всех случаях преимущество перед тем, кто был консулом однажды, даже если речь шла о патриции. Закон Валентиниана относился только к двум людям — Аэцию и Петронию Максиму. Неудивительно, что Аэций, имея такие почести, считал себя вправе требовать женитьбы своего сына на дочери императора Валентиниана III.По нашему мнению, сведения о послании, скорее всего, действительно достигли Гильды в устной передаче. Использованная в письме к Аэцию удачная формулировка могла при своей актуальности стать частью обиходной фразеологии. За давностью лет (и, возможно, при том, что передача не была непосредственной) имя действительно могло исказиться, и Аэций оказаться смешанным с галльским магнатом Эгидием. Неопределенное Romanae potestatis vir могло скорее относиться к Эгидию, чей статус был довольно двусмысленным[504]
.Еще более привлекательным кажется предположение Ф. Лота, который считал, что «декламаторский тон фразы, переданной Гильдой, позволяет думать, что в латинских школах Британии этим произведением восхищались и хранили его, как образчик стиля (comme modele de style)»[505]
. В такой передаче письмо оказалось оторванным от исторического контекста, и Гильда, полагая, что обращения к римлянам за помощью происходили в период их непосредственного политического присутствия на острове, расположил письмо наиболее логичным, по его мнению, образом.Подытоживая сказанное, мы можем согласиться с мнением Р. Турнейзена, К. Стивенса и И. Вуда, считавшими, что на деле письмо к Аэцию действительно было направлено в 440-х годах, и Гильда (ошибочно или из соображений своей художественной логики) неверно его датировал. К. Стивене обратил внимание на то, что описанная в письме картина — «варвары гонят нас к морю, гонит море к варварам» (20) близко подходит к описанию у Гильды англосаксонского завоевания: «и от моря и до моря пылание огня, поднятого рукою восточных святотатцев, опустошив некоторые пограничные города и поля, не утихло, покуда не слизало, выжигая жутким алым языком, почти что всю поверхность острова до западного океана»
Попутно возникает любопытный вопрос: почему, если верить Гильде,
а) Достоверно известен