О пользе волшебства

Кровотечение, в том числе менструальное, может оказаться ошеломляющим опытом для юной девушки (как и — на свой лад — для молодого человека), если она не готова к нему в эмоциональном плане. Потрясенная видом внезапно показавшейся крови, принцесса погружается в долгий сон, будучи защищена от всех, кто ищет ее благосклонности, то есть от преждевременных сексуальных контактов, непроходимой стеной из терновника. Если наиболее известный вариант сказки называется «Спящая красавица» и акцент делается на долгом сне героини, то названия других вариантов (например, английское Briar Rose — «Шиповничек»[148]) указывают на защитную стену.

Многие принцы пытаются добраться до Спящей красавицы, прежде чем приходит ее час, но все эти поклонники погибают, растерзанные шипами. Сказка предупреждает и ребенка, и родителей: половое возбуждение, пережитое до того, как сознание и тело окажутся готовы к нему, чревато губительными последствиями. Но когда Спящая красавица в конце концов достигает физической и эмоциональной зрелости и оказывается готова к любви, а с ней и к сексу, и к браку, препятствия, прежде казавшиеся непреодолимыми, исчезают. Терн неожиданно превращается в большие прекрасные цветы, и стена расступается, пропуская принца. Здесь мы наблюдаем ту же идею, что во многих других сказках: «Не тревожься и не пытайся торопить события; когда придет время, неразрешимая проблема разрешится словно сама собой».

Долгий сон прекрасной девушки вызывает и другие ассоциации. О ком бы ни шла речь (о Белоснежке в хрустальном гробу или о Спящей красавице в постели), подростковая мечта о вечной юности и совершенстве оказывается лишь мечтой. Изначальное проклятие предвещало смерть, затем его заменили на обещание долгого сна. Тем самым мы убеждаемся, что эти состояния не слишком различаются между собой. Если мы не желаем меняться и развиваться, мы тоже останемся погружены в сон, подобный смерти. Красота обеих спящих героинь холодна, они пребывают в нарциссической изоляции. Героиням, погруженным в себя, полностью чужд весь остальной мир: они не ведают страданий, но вместе с тем не способны ни обретать знания, ни чувствовать.

Любой переход от одного этапа развития к другому чреват опасностями. Опасности пубертата символизирует кровь, пролившаяся при прикосновении к веретену. Естественная реакция на угрозы, связанные с необходимостью расти, состоит в том, чтобы бежать прочь от мира и жизни, которая сопряжена с такими трудностями. Удаление от жизни (встречающееся в поведении нарциссов) выглядит для подростков весьма соблазнительно, если учесть переживаемые ими стрессы. Но, предупреждает сказка, оно таит в себе опасность и приводит к состоянию, напоминающему смерть, — в том случае, если оно оценивается как средство избежать превратностей судьбы. Тогда для индивида умирает весь мир, именно это изображает и об этом предупреждает в символической форме наша сказка, где все, кто окружает Спящую красавицу, погружаются в сон, подобный смерти. Мир оживает лишь для того, кто сам пробуждается для жизни в нем. Лишь отношения с другим, переживаемые как положительные, вызывают в нас отклик, избавляя от опасности проспать всю жизнь. Поцелуй принца разрушает чары нарциссизма и пробуждает женское начало, которое до того момента оставалось неразвитым. Жизнь продолжается лишь при условии, что девушка растет и превращается в женщину.

Гармоничная картина встречи принца и принцессы, их пробуждение навстречу друг другу — это символ зрелости и того, что она подразумевает. Зрелость — это гармония не только для себя, но и в отношениях с другим. От слушателя зависит, как он оценит прибытие принца в нужный момент. Влечет ли это событие за собой пробуждение сексуальности или рождение «я» в его более совершенной форме? Возможно, ребенок улавливает оба этих смысла.

В зависимости от возраста юного слушателя пробуждение от долгого сна также вызовет у него ту или иную ассоциацию.

Те дети, что помладше, прежде всего усмотрят в нем пробуждение к тому, чтобы стать самим собой, согласование внутренних импульсов, до той поры хаотичных, — иными словами, обретение внутренней гармонии между «оно», «я» и сверх-«я».