О правде на сцене

Влас Михайлович Дорошевич О правде на сцене (Беседа с Мунэ-Сюлли) [1]

Tragédie, c'est là ton suprême triomphe![2][3]

Jules Claretie

* * *

Я редко встречал человека с такой удивительной физиономией, как у Мунэ-Сюлли, и мне кажется, что этому много способствуют его глаза. Удивительные глаза, несмотря на то, что один немного больше другого, – мягкие, то задумчивые и подернутые точно пеленою, то вдруг взблескивающие, зажигающиеся пламенем, в особенности, когда он увлекается разговором.

– Классические пьесы! – воскликнул он. Вот уже который раз я это слышу! Что это за классификация? Разве это какой-то особенный род произведений! Я считаю классическими произведениями все те, которые принято считать образцовыми по языку и по обработке.

– Если я употребил слово «классический», cher maître, то я хотел противопоставить это натуралистическому, реальному исполнению на сцене…

– Натуралистическому! Что значит это слово? Реализм на сцене! Ведь это понятия относительные!

– Вот потому-то и интересно определить, в каком соотношении находится стильное изображение, как вы его понимаете, с натуралистическим исполнением. Где настоящая сценическая правда? Где истинная красота?

– Прежде всего, не смешивайте поэтических образов, созданных гением поэта, и образов, выхваченных целиком из современной жизни!

– Но разве образы поэтических гениев далеки от жизни? Разве Шекспир дает нам не общечеловеческие типы?

– Вот, вот, вы сказали общечеловеческие, – это верно! Эти Отелло, Гамлеты, Эрнани, Софоклы, – разве они должны изображать обыденные жизненные типы? Вовсе нет! Это образы общечеловеческие, представители известной категории, так сказать, апофеозы известной эпохи и среды. В последнее время мне случалось видеть так называемую, «составную фотографию». Брали типичные фотографии людей, например, с сангвиническим темпераментом. У каждого отдельного лица те или иные характерные черты наводились одна на другую, получалась фотография-тип, у которой почти все черты рельефно выделялись. Вы видите очень типичное лицо сангвиника и, в то же время, оно ведь не существует в действительности. А, между тем, разве оно не правдиво, разве это фикция, разве оно не нормально? Так и на сцене – во всем должен быть известный стиль и правда. Реальность времен Эдипа[4] не может быть реализмом настоящего времени.

Ведь вам дико показалось бы увидать испанского гранда, Рюи-Блаза[5] или Эрнани, в современном смокинге!

Так же точно Эдип, или Отелло, или Эрнани не могут говорить с тою интонацией голоса, с которою мы говорим теперь с вами.

Гнев Софоклова героя или персонажа средних веков нельзя выражать так, как его изображает герой современной драмы, потому что герой той эпохи совсем иначе думал и чувствовал и в пурпурной тоге говорил совсем иначе, нежели нынче; если же вы попробуете это сделать, то выйдет грубо и совсем не в соответствии с тем, что задумал автор. Во всем должен быть известный стиль и соответствие. Вот послушайте, например, эти стихи, я вам их скажу так, как я чувствую, что хотел сказать автор и какие образы он желал вызвать.

И Мунэ-Сюлли[6] начал мне читать своим гармоническим голосом начало известной поэмы Мюссе[7]

«La nuit d'ete,» —
«Poète, prends ton luth»[8]

…

Я стоял и слушал, очарованный.

Но он вдруг прервал монолог и сказал:

– А теперь послушайте, что из этого выйдет, если читать это просто, «реально», как вы это называете.

И он прочел те же стихи.

– Видите, какая разница!

– Смотря на вас в ваших créations[9], cher maître, я всегда удивлялся красоте и пластичности вашего жеста, каждого телодвижения. Скажите, вы помните какие телодвижения вам нужно сделать при известных фразах?

– Помнить! Зачем же?! Они являются естественно, без принуждения!

– Но ведь, изображая, например, Отелло или Эрнани, вы все же остаетесь самим собою?

– Нет, тысячу раз нет! Я перерождаюсь, и в Эрнани сердце мое бьется иначе, чем в Отелло, мысль работает иначе, – я вхожу целиком в изображаемую эпоху. Задача истинного артиста не воспроизведение (reproduction), a воплощение (incarnation).

– И вы не думаете о том, что вот, при каких словах, вам надо подымать руку так или иначе?

– Нет, потому что я думал над этим тридцать лет, все время моей артистической жизни.

– Вы только что упомянули, что вы тридцать лет работали над созданием тех ролей, которые вы теперь так мастерски воплощаете. Но ведь, кроме работы, вам много помог также и ваш артистический талант, не правда ли?

– Не спорю, но одного этого качества еще мало, и вот почему многие таланты, рассчитывая исключительно на свои способности, забывают о работе, вследствие чего глохнут и ничего не достигают. Для разрешения задач искусства необходимо и то и другое. Нужен талант, нужны способности, но нужна и работа.