О природе сакрального. К истокам духовного опыта

Здесь перед нами встает вопрос: сакральное есть наиболее общее, или наиболее особенное? Но всякое общее когда-то было особенным, как и всякое прекрасное – безобразным. Сакральное требует определенных уступок Танатосу ради дальнейшего утверждения жизни; принесения в жертву части жизненной силы для обретения новых качеств. И если красота – торжество черт наиболее общих, итог банального повторения оптимальных форм, благословенного Эросом, то уродство, без-образность в силу напряженности в нем конфликта Эроса и Танатоса, в силу близости столь взаимоотрицающих начал, чревато творением нового, неподражательного. Красота/Эрос цикличны и являются частью Закона, космического (а космос – это «красивый мир») порядка, а значит, относится к сакрализованному (вспомним, что критерии красоты изменчивы в разные эпохи и в разных традициях). Безобразное же ближе к танатическому началу. Красивое (= эротичное), по Платону – то, что взывает к творчеству, чревато творением, порождением. Красота – признак наибольшей удаленности от смерти, максимальной жизненности, силы, слишком приспособленности к бытию в этом мире. Не случайно и в природе мы находим наиболее прекрасным то, что готово порождать, что наименее заражено смертью – цветы, плоды, зелень, пение птиц (как правило, связанное с периодом размножения). Но красота лишь до известной степени выдерживает давление. За гранью ее выносливости лежит либо гибель, либо уродство – мутация, несущая новые свойства, которые при определенных обстоятельствах становятся оптимальными, то есть прекрасными (не случайны отличия канонов красоты в культурах, формировавшихся в непохожих природных условиях).

Сакральное, мистическое и магическое

Тема красоты приближает нас к таким категориям как мистическое и магическое. Мистика подразумевает веру в возможность непосредственного контакта со сверхъестественными силами, либо возможность сверхъестественного контакта с естественными объектами. То есть, чтобы говорить о мистике, необходимо наличие сверхъестественного как особого полюса бытия. Пока остановимся на том тезисе, что культура и все ее факты сверхъестественны. А с точки зрения мифологического сознания, культура (сакрализованное) берет свое начало в абсолютном сверхъестественном источнике – собственно сакральном.

Мистика позволяет индивиду самоотождествляться с неким внешним объектом, чувственно с ним сливаясь, что может принимать две формы: экстаз – отождествление с сохранением своей воли, и одержимость – слияние с подчинением воле внешней. Впрочем, вполне вероятно экстаз и одержимость – лишь две необходимые фазы единого процесса общения с иным, как вызов и ответ, вдох и выдох; по мнению Н. А. Бердяева, мистическое погружение в себя одновременно есть и выход из себя.

Коммуникация с сакральным сводятся к двум формам: «вслушивание» в вызов, и сам ответ; одержимость (принятие вызова) и экстаз (исход из границ себя в ответе). Первому, как считал К. Леви-Строс, соответствует анимизм – антропоморфизация природы, а второму – магия, или физиоморфизация человека. Принято также, вслед за Дж. Фрэзером, противопоставлять магию и религию, соотнося первую с современной наукой. Если мистика (которую иначе можно называть панпсихизмом, или анимизмом) – это идеология сакрального, то магия – его практика; мистика – идея, а магия – акты, эту идею утверждающие. Но все-таки между магией и сакральным есть определенная граница: как не все сакральное магично, так и не все магичное сакрально. Магия – это готовый язык, набор техник, выработанных отношениями с сакральным, но могущий начать самостоятельную жизнь. То есть магия может быть как частью сакральных обрядов, так и принимать профанные, индивидуалистические формы.