О процессе цивилизации. Том I. Изменения в поведении высшего слоя мирян в странах Запада

В том же году «civilisation» впервые начинает употребляться многими людьми и очень часто, как понятие с уже полностью устоявшемся смыслом. В первом издании «Histoire philosophique et politique des établissements et de commerce des Européens dans les deux Indes» Рейналя 1770 г. это слово еще ни разу не употреблено; во втором издании 1774 г. «оно используется часто и без всяких смысловых колебаний, как термин, который явно считается общеобязательным и общепринятым»[59].

«Система природы» Гольбаха 1770 г. еще не содержит в себе слова «цивилизация». В его «Социальной системе» 1774 г. «civilisation» становится часто употребляемым.

Например, он здесь говорит[60], что нет ничего «qui mette plus d’obstacle à la félicité publique, aux progrès de la raison humaine, à la civilisation complète des hommes que les guerres continuelles dans lequels les princes inconsidérés se laissent entraîner à tous moments[61]». Или в другом месте: «La raison humaine n’est pas encore suffisamment excercée; la civilisation des peuples n ’ est pas encore terminée; des obstacles sans nombre se sont opposés jusqu’ici aux progrès des connaissances utiles, dont la marche peut seuls contribuer à perfectionner nos gouvernements, nos lois, notre éducation, nos institutions et nos moeurs»[62] [63].

Основы концепции этих просвещенных и критичных реформаторов остаются теми же: благодаря прогрессу знания можно убедить короля и просветить правителей, побудить их действовать в духе «разума» или «природы вещей». (Имеется в виду прогресс знания, но не «науки» в том смысле, какой придавала этому слову немецкая интеллигенция XVIII в., ибо на этот раз мы имеем дело не с университетскими преподавателями, а с писателями, чиновниками, интеллигентами, всякого рода буржуа при дворе, объединяемыми «хорошим» обществом и салонами). Руководящие посты могут занять просвещенные, т. е. желающие реформ, лица, и они будут всячески содействовать улучшению институтов, воспитанию и законодательству. Для одного из аспектов всего этого прогресса реформ было найдено и пущено в оборот понятие «civilisation». То, что проявилось уже при употреблении этого — во многом индивидуального, еще не прошедшего социальной шлифовки — понятия у Мирабо, то, что характерно для любого реформистского движения, можно наблюдать и в данном случае: существующее наполовину утверждается, наполовину отрицается. Общество на пути к «civilisation» достигло определенной ступени. Но этого не достаточно. На этом не следует останавливаться. Процесс идет далее, и его нужно вести далее: «La civilisation des peuples n’est pas encore terminée».

В понятии «civilisation» как бы сплавлены два представления. С его помощью происходит противопоставление себя другой ступени развития общества, состоянию «варварства». Это чувство уже давно присутствовало в придворном обществе, оно находит выражение в придворно-аристократических словах «politesse» или «civilité».

Народы, говорят представители придворно-буржуазного движения реформ, цивилизовались еще недостаточно. Цивилизованность — это не состояние, но процесс, который необходимо вести дальше. И в этом заключается новизна понятия «civilisation». В него входит многое из прежнего самоощущения придворного общества, полагавшего себя более высоким по сравнению с обществом более простым, нецивилизованным или живущим по-варварски. К этому же относятся и мысли о состоянии «mœurs», о манерах, такте, внимательности к людям и ряд других родственных комплексов представлений. Но у поднимающейся буржуазии, у сторонников движения реформ эти представления расширяются до идеи о том, как из наличного общества сделать общество цивилизованное, т. е. цивилизовать государство, конституцию, воспитание, а тем самым и широкие слои народа; освободиться от всего варварского, противного разуму — идет ли речь о судебных наказаниях, сословных ограничениях для буржуа или барьерах, препятствующих торговле. За этим ростом цивилизованности, который обеспечит королевская власть, должно последовать смягчение нравов и удовлетворение нужд страны.

Вольтер однажды так высказался о веке Людовика XIV: «Le roi parvint à faire d’une nation jusque là turbulente un peuple paisible qui ne fut dangereux qu’aux ennemis… Les moeurs s’adoucirent…»[64][65]. Мы еще вернемся к тому огромному значению, которое имело для процесса цивилизации достижение страной внутреннего мира. Кондорсе, будучи реформистом более молодого поколения, а потому и значительно большим оппозиционером, заметил в связи с этими словами Вольтера: «Malgré la barbarie d’une partie des lois, malgré les vices des principes d’administration, l’augmentation des impôts, leur forme onéreuse, la dureté des lois fiscales, malgré les mauvaises maximes, qui dirigèrent le gouvernement dans la législation de commerce et des manufactures, enfin malgré les persécutions contre les protetants, on peut observer, que les peuples de l’intérieur du royaume ont vécu en paix à l’abri des lois»[66].