О процессе цивилизации. Том II. Изменения в обществе. Проект теории цивилизации

Ранее значительное обращение денег и товаров, равно как и сколько-нибудь прочная монополия на физическое насилие, возникали и развивались чаще всего на землях, расположенных вдоль водных путей — по берегам рек и на морском побережье. Лежавшие далее континентальные пространства оставались при этом на уровне натурального хозяйства, т. е. не входили в сеть взаимосвязей и — даже если их пересекали те или иные торговые артерии и на них действовали отдельные крупные рынки, — существовали как автаркии. Западным обществом была развита сеть взаимозависимостей, которая включала в себя уже не только морские побережья, как это было ранее, но огромные континентальные районы, вплоть до самых глухих сельских областей. Этому соответствовала необходимая система регулирования поведения людей на столь обширных пространствах, равно как и невиданный ранее контроль над удлинившимися цепочками действий. Жизнь в центрах этой сети была сопряжена с постоянным принуждением, подавлением аффектов, регулированием влечений, необходимостью владеть собой. На эту связь между внешним давлением сети взаимозависимостей и внутренним душевным состоянием индивида отчетливо указывает тот феномен, что мы называем «темпом»[161] наших дней. Этот «темп» в действительности представляет собой не что иное, как выражение и множества цепей взаимозависимости, к которой прикреплены все отдельные социальные функции, и давления конкуренции на любое действие, осуществляемое в рамках этой широкой и плотной сети. Множество деловых встреч чиновника или предпринимателя, точность действий рабочего в каждую минуту его труда — во всех этих случаях слово «темп» используется для обозначения огромного числа взаимосвязанных действий. Оно также выражает длину и густоту цепочек, в которые включается отдельное действие, будучи частью целого; этим словом мы пользуемся и для того, чтобы показать силу конкуренции и «борьбы на выбывание», приводящих в движение всю эту сеть взаимозависимостей. Во всех этих случаях для исполнения функций в узлах столь значительного числа цепочек действий требуется совершенно точная регламентация собственной жизни. Это приучает человека к подчинению своих мимолетных склонностей диктату необходимости, порождаемой многообразными зависимостями от других людей; это заставляет исключать из поведения всякого рода «зигзаги» и подготавливает к постоянному самопринуждению. Именно поэтому мы столь часто наблюдаем бунт индивидуальных влечений личности против социального времени, представленного ее собственным «Сверх-Я»; по этой причине столь многие люди вступают в конфликт с собой, когда хотят быть пунктуальными. По развитию инструментов измерения времени и по развитию сознания времени (так же как и по развитию денег и прочих орудий взаимозависимости) можно с точностью определить, как шла дифференциация функций, а вместе с нею — и та саморегуляция, что вменялась в обязанность индивиду.

Причины того, что схемы регулирования аффектов во многом различны, — к примеру, сексуальность в одних странах подлежит большим ограничениям, чем в других, — заслуживают особого рассмотрения. Но при всех возможных различиях общее направление изменения поведения, «тренд» цивилизационного движения, повсюду остается тем же самым. Всякий раз мы видим, что развитие идет к установлению более или менее автоматического самоконтроля, к подчинению краткосрочных побуждений предписаниям долгосрочных привычек, к разработке дифференцированного и прочного аппарата «Сверх-Я». В общем и целом одинаковым является и то, как распространяется эта необходимость обуздания мимолетных аффектов ради более удаленных целей: повсюду она затрагивает сначала небольшие верхние слои, чтобы затем распространиться на гораздо более широкие слои западного общества.