О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Наконец, весною в 1829 г., Пушкин уехал на Кавказ. Из Тифлиса он написал к гр. Паскевичу и, получив от него позволение, догнал армию при переходе её через хребет Саган-Лу. Памятником этой поездки осталось прекрасное описание Путешествие в Арзерум во время похода 1829 г.

По возвращении Пушкина в Петербург Государь спросил его, как он смел приехать в армию. Пушкин отвечал, что главнокомандующий позволил ему. Государь возразил: Надобно было проситься у меня. Разве не знаете, что армия моя?

Слышал я всё это тогда же от самого Пушкина.

По выходе в свет его Истории Пугачёвского бунта появилась пошлая на неё критика в «Сыне Отечества». Только что прочитав эту критику, я пошёл на Невский проспект, встретил Пушкина и шутя приветствовал его следующей оттуда фразой: «Александр Сергеевич! Зачем не описали вы нам пером Байрона всех ужасов Пугачёвщины?» Пушкин рассмеялся и сказал: «Каких им нужно ещё ужасов? У меня целый том наполнен списками дворян, которых Пугачёв перевешал. Кажется, этого достаточно!»[934]

После 1830 г. Пушкина женатого я видал реже. Во время его дуэли я был несколько болен и не выходил из комнаты. Узнав о его смерти, я с принуждением оделся и отправился на его квартиру на Мойке, близ Певческого моста, в нижнем этаже дома князя Волконского. У гроба был беспрерывный прилив людей всех состояний, приходивших поклониться праху любимого, народного поэта. Здесь я узнал, что отпевание тела его будет в Адмиралтейской церкви. На другой день, в назначенное время, подъезжаю к этой церкви и, к удивлению моему, вижу, что двери заперты, а около бродят несколько человек в таком же недоумении, как и я. Оказалось, что из опасения какой-либо манифестации на похоронах Пушкина, накануне, в ночь, приказано переменить место отпевания. Оно происходило в Конюшенной церкви. Когда по разным соображениям и расспросам я добрался туда, гроб уже выносили из церкви несколько друзей и лицейских товарищей покойного. Сколько мне помнится, австрийский посланник граф Фикельмон и французский граф Барант одни были в мундирах и лентах.

Зимою, в конце 1837 или в 1838 г. приезжал в Петербург на несколько дней Е. Баратынский и останавливался у меня. В. А. Жуковский, коему Государь поручил разобрать бумаги Пушкина, дал Баратынскому одну из его рукописных тетрадей in folio[935] в переплёте. В ней находится напечатанный потом отрывок Пушкина о Баратынском[936]. Тетрадь эта оставалась у последнего самое короткое время; он был уже на отъезде и просил меня тотчас возвратить её Жуковскому, что я и исполнил. Кроме помянутого отрывка в этой тетради находились некоторые другие статьи в прозе и клочки дневника Пушкина разных годов. Помню из него слово в слово следующие места: 1) число, месяц. «Сегодня приехали в Петербург два француза. Дантез и маркиз Пинна». В этот день ничего более не было записано. Что замечательного мог найти Пушкин в их приезде? Это похоже на какое-то предчувствие! 2) число, месяц… «Меня пожаловали камер-юнкером для того, чтобы Наталья Николаевна могла быть приглашаема на балы в Аничков. Вечером я был на бале у Б. Великий князь Михаил Павлович встретил меня в дверях и поздравил. Я отвечал ему: Ваше высочество, вы одни меня поздравляете, все надо мною смеются»[937].

Пушкин был необыкновенно впечатлителен и при этом имел потребность высказаться первому встретившемуся ему человеку, в котором предполагал сочувствие или который мог понять его. Так, я полагаю, рассказал он мне ходатайство своё у графа Бенкендорфа и разговор с Государем.

Такую же необходимость имел он сообщать только что написанные им стихи. Однажды утром я заехал к нему в гостиницу Демута, и он тотчас начал читать мне свои великолепные стихи из Египетских ночей: «Чертог сиял и пр…» На вечере, в одном доме на островах, он подвёл меня к окну и в виду Невы, озаряемой лунным светом, прочёл наизусть своего «Утопленника», чрезвычайно выразительно.

У меня на квартире читал он мне стихи: «Таи, таи свои мечты» и пр., и по просьбе моей, тут же написал мне их на память. Все эти стихотворения были напечатаны уже впоследствии.

Не хвастаюсь дружбой с Пушкиным, но в доказательство некоторой приязни его и расположения ко мне могу представить, кроме помянутого автографа, ещё одну записку его на французском языке. Пушкин прислал мне эту записку со своим кучером и дрожками. Содержание записки меня смутило, вот она: «M’étant approché hier d’une dame, qui parlait à m-r de Lagrené[938], celui-ci lui dit assez haut pour qui je l’entendisse: renvoyez-le! Me trouvant forcé de demander raison de ce propos, je vous prie, monsieur, de vouloir bien vous rendre auprès de m-r de Lagrené et de lui parler en conséquence. Pouchkine»[939].