О пути Мадьяр с Урала в Лебедию

Все это я признаю вполне, равно как и справедливость многих предположений и замечаний Н. Я., вызванных критикою моих мнений (например, в особенности по вопросу о местоположении „Лебедии“ и ее названии). Тем не менее я все-таки не могу считать, что вопрос о переселении Мадьяр уже окончательно решен и исчерпан моим критиком, и не могу еще вполне отказаться от высказанного мною взгляда на это переселение, совершившееся, по моему представлению, среднею полосой России, по рекам: Волге и Оке вверх, ее притоками и перевалом на Дон, — и это по нижеследующим причинам. Позволяю себе представить здесь несколько возражений на доводы Н. Я., хотя конечно по многим вопросам, им затронутым, не могу считать себя достаточно компетентным; руководствуюсь впрочем французским изречением, du choc des opinions jaillit la vérité“. Во 1) Н. Я. Данилевский, говоря о невозможности Мадьярам пропитаться, если б они шли по рекам, замечает, что их не могло быть мало, и на основании свидетельства ибн-Дасты о 20,000 всадниках исчисляет приблизительно их массу вместе с семействами в 80,000–100,000 человек. Нам кажется, Н. Я. сильно преувеличивает численность переселенцев. Угров потуреченных (или „обашкирившихся“ по его выражению), т. е. обратившихся в номадов и наездников, не могло быть особенно много, как и вообще орды степных кочевников никогда не были многочисленны. К тому же еще большой вопрос, сопровождали ли этих выселившихся Мадьяр все их семейства. Часто кочевники, покидая родину, оставляли массу жен и детей дома, чтоб не стеснять себя, как это сделали те же Мадьяры позднее в Ателькузу. Опустошая земли и покоряя их население, они брали себе и новых жен из среды покоренных туземцев, в настоящем случае — по преимуществу Славян, и вот, вероятно, причина, почему славянское влияние так рано и так сильно отразилось на домашнем быте Мадьяр, их культуре и наконец языке; а если с Мадьярами при переселении в Лебедию большинства семейств не было, то число их никак не могло превышать 3-4-х десятков тысяч.

2) Н. Я. представляет себе массу переселенцев „не рассеянных по огромному пространству, а идущих более или менее скученно, и следовательно производящих шум и гвалт и распугивающих этим самым дичь“. Не знаю, но мне представляется дело иначе; едва ли Мадьяры, эти полудикие и конечно недисциплинированные наездники двигались скученно подобно войску. Нам кажется, их орде естественнее было идти в рассыпную, разбредаясь за добычей по лесам, а потому они занимали довольно большие пространства и могли находить достаточно пищи (дичи и рыбы).

3) Что касается самой пищи, то едва ли птицы составляли главную достававшуюся им дичь. Не говоря уже о том, что могли быть в лесах той полосы в то время и зубры, надо иметь в виду еще другой род дичи, который по всей вероятности в изобилии водился тогда в лесах Поволжья и Поочья. Я разумею оленей. Н. Я. признает этих животных существенным пропитанием Угров в их прародине; но это предположение следует кажется распространить и на время движения Мадьяр по течению Волги и отчасти Оки. На родине они были оленеводами, а на пути олени могли быть их главной добычей на охоте.

4) Н. Я., как отличный знаток рыбного промысла и рыболовства в России, доказывает, что существует преувеличенное понятие о количестве рыбы в реках, столь отдаленных от устьев, как средняя Волга, Ока и их притоки, и что рыбой масса Угров, идя ко рекам, не прокормилась бы. С этим нельзя не согласиться. Но во-первых, при существовании в порядочном количестве другой пищи (о чем я говорил выше), рыба могла служить только подспорием и на столько-то ее хватало, а во-вторых можно ли по состоянию рек относительно количества в них рыбы в наше время судить о их состоянии 1000 лет тому назад? Надо же иметь в виду тот громадный ущерб, который нанесен рыбному населению рек развитием судоходства!

5) Одно из главных возражений Н. Я. Данилевского против направления пути Мадьяр вдоль рек (Волги и Оки) заключается в том, что препятствием такому движению были дремучие леса, покрывавшие все то пространство, где должны были двигаться переселенцы, так что и „берега рек сплошь до воды заросли лесом“, и следовательно были непроходимы. Но такое представление о берегах, совершенно заросших лесом, мне кажется, основано также более на современных наблюдениях, и едва ли применимо к древнейшему времени. Такие реки, как Кама и Ока и даже более значительные притоки последней, быв в ту отдаленную эпоху несравненно шире и многоводнее, чем ныне, не могли терпеть на больших протяжениях по берегам своим, в особенности по обоим, леса и притом густого, ибо несомненно росту его мешали с одной стороны постоянные разливы, с другой — частые изменения русла. Поэтому путь по берегам таких рек не мог быть особенно затруднителен, и даже конные Мадьяры, по моему мнению, могли следовать беспрепятственно по крайней мере по одному из берегов реки Оки [26].