«О Ричарде Шарпе замолвите слово…»

Свято место пусто не бывает. Благословляя свободолюбие сограждан, роль блюстителей порядка взяли на себя главы преступных шаек. Предшественники мафиозных боссов будущего пачками отправляли на виселицу тех, кто не желал подчиняться их власти. Один из авторитетов, некий Джонатан Уайлд, настолько обнаглел, что контору открыл на центральной улице Лондона, именовал себя не иначе, как «генеральным тайным сыщиком Великобритании и Ирландии» и носил трость с золотым набалдашником в виде короны. Наглость до добра его не довела. В 1725 году Уайлда всё же повесили. Достал таки, видимо.

Множились профессиональные доносчики и «ловцы воров». Стукачу «за бдительность» полагалась доля имущества осуждённого, а охотника за головами доставка в суд уличного грабителя, взломщика или убийцы обогащала на сорок фунтов стерлингов (по нашим меркам, стоимость «Жигулёнка»). Разумеется, доносчики не гнушались оговорами, а у «ловцов воров» в порядке вещей было подбить подростка на кражу, а затем сдать его мировому судье.

Прошибить лбом стену удалось в 1750 году писателю Генри Филдингу. Занимая пост мирового судьи Вестминстера, классик английской литературы имел достаточно упорства, чтобы, несмотря на точившую его тяжёлую хворь, склонить на свою сторону общественное мнение и добиться от министра внутренних дел выделения средств на содержание дюжины сотрудников. Суд, в котором заседал Филдинг, находился на Боу-стрит, и «помощников» писателя стали звать «боу-стрит-раннерами», «сыщиками с Боу-стрит». Боу-стрит-раннеры носили яркие красные жилеты и получали от короля гинею в день (в гинее 21 шиллинг, в фунте стерлингов – 20). При этом любой гражданин, нуждавшийся в защите или желающий узнать обстоятельства преступления, мог нанять боу-стрит-раннера за ту же гинею в день.

К праведникам сыщиков не решился бы причислить даже сам Филдинг. Оборотни в погонах… э-э, простите… «боу-стрит-раннеры» усердно крышевали торговцев, не чурались шантажа с вымогательствами (один из них, Питер Таунсенд, успевший послужить некоторое время телохранителем «Принни», оставил после себя 20 тыс. фунтов стерлингов. Его коллега Сэйер – 30 тыс. фунтов. Неслабо, да? Простец Шарп считал, что под Витторией ему сказочно повезло, он урвал фантастический куш на сумму в 18 тыс. фунтов стерлингов), но и дело своё туго знали. Увы, будь они поголовно Шерлоками Холмсами, двенадцать человек (в лучшем случае, пятнадцать) на миллионную столицу – это вопиюще мало. Население Лондона росло, и с ним росла преступность. В начале XIX века по наиоптимистичнейшим прикидкам 30000 столичных жителей промышляли разбоем и кражами. Существовали целые районы, вроде родного Шарпу Сен-Жиля, где среди бела дня могли убить или ограбить чужака.

Сыну подполковника Шарпа Патрику исполнилось четырнадцать лет, когда в Англии нашёлся, наконец, господин, у которого хватило духа довершить начатое Филдингом. Роберт Пиль (в его правительстве, как говорилось в главе «Король Шарпа» получил министерский портфель Веллингтон) выдержал настоящее сражение в нижней палате парламента и победил. 7 декабря 1829 года тысяча полицейских в голубых фраках и чёрных цилиндрах (со временем заменённых шлемами) прошагала к новеньким с иголочки полицейским участкам. Под штаб-квартиру правоохранителям отвели комплекс зданий, ранее служивший жильём членам шотландской королевской семьи при их посещении Лондона. Резиденция так и звалась: «Шотландский двор», то бишь, «Скотланд-Ярд». Любовью лондонцев блюстители порядка не пользовались, заслужив презрительные клички: «коперы» («хвататели», у американцев сократившееся до «копа»), а также, в честь Роберта Пиля – «пилеры» или «бобби».

В законодательстве Великобритании до 1961 года самоубийство являлось криминальным деянием и приводило к тюремному заключению, если самоубийца выживал, а, если не выживал, имущество семьи покойного могло быть конфисковано в пользу монарха.

Имена.