О русском акционизме

Они очень быстро превращают человека в тотально чужеродный по отношению к собственной жизни продукт. Непрерывный круговорот денег, барыг и препаратов создают иллюзорную систему внутри режима. Человек ничего не меняет вокруг, он постоянно меняет свое восприятие. Но реальность возвращается и вцепляется все крепче и крепче. В конечном итоге наркоман уже не расстается с тем, от чего он так хотел убежать. Теперь он как последний дурак платит за то, чтобы не испытывать физической боли. Этот человек вообще нигде, он старается затеряться, потому что у него слишком много опасностей, в жизни много проблем, которые надо решить.

— Ты был бы против, потому что это входит в систему подчинения?

— Да. Бессмысленная самоликвидация. Многие сомневаются в психическом здоровье террориста смертника, и при этом миллионы людей заняты ежедневным химическим суицидом.

— Дети — продолжение тебя, твоих акций?

— Нет. Они живут своей жизнью. Я то, что могу, им рассказываю. Потому что просто моя жизнь — это моя жизнь, их жизнь — это их жизнь.

— А если они вырастут и скажут: «Папа, мы хотим жить, как все».

— И пожалуйста.

— У тебя к ним не родится такого идейного презрения, что я вас выращивал свободными людьми, а вы хотите с утра до вечера жить пустую жизнь?

— У меня только к себе тогда будет презрение.

— Ты — взрослый человек рядом, ты им что-то транслируешь.

— Нет. Это люди. Тогда я бы им установил какой-то диктат. Это как с атеизмом, когда атеизм становится обязательным для всех, он сам превращается в религию. Это то же самое. Учась на монументальной живописи, я узнал, как режим внушает свою власть через искусство. Оно воздействует на когнитивные процессы и транслирует идеологию — свет витражей, мерцание свечей, ладан, таинственный полумрак. Изощренная машина пропаганды. Всему этому долго учатся. Каждый голос в хоре очень много лет тратит на то, чтобы стать именно этим голосом.

Поэтому это все работает. Технологии сакрального. Этим знанием надо делиться, и, конечно, об этом надо рассказывать детям. Мы идем по улице, заходим в какое-нибудь клерикальное учреждение. Чем массивнее декор, тем лучше.

И начинаю объяснять: «Это работает так, воздействует так, цель внушения такая-то». А будет ли это в последующем иметь какое-то действие или не будет, я не знаю.

В любом случае, если они захотят так жить — пожалуйста. Я согласен. Это просто другие люди.

— На твоих с ними отношениях это никак не скажется?

— Думаю, что нет.

— Мы говорили про прошлое, про дела, и мы не говорили про смерть. И мне кажется, что смерть — это огромное событие в жизни.

— Да.

— Что есть смерть в связи со всеми твоими взглядами на жизнь? Что есть за ней?

— Мне кажется, что смерть — это и есть смерть. Это конец этому человеку. После этого начинается процесс разложения. Человек остается, он может оставаться, может существовать только внутри коллективной памяти. Он продолжает существовать именно в этом информационном поле. И все. То, чьими знаниями мы оперируем, эти люди и существуют. Те, чьими словами мы говорим, в этих словах,

в этих знаниях существуют не как тела, а как части нашей памяти.

— А ты вообще боишься смерти?

— Да просто такой сложный вопрос. Я не думаю. Это может показаться…

— Ты не думаешь о смерти?

— Молодой еще, наверное. Нет.

— О том, что можно сделать до смерти?

— Я живу довольно короткими промежутками времени. Я не думаю о том, что будет через 10 лет, даже через год, через два. Скорее это периоды в один-два месяца. Не больше.

— То есть в твоей жизни не существует какого-то размышления о смерти?

— Нет. Я стараюсь не строить иллюзий по поводу существования последующего, загробного, какого-то еще. У меня есть размышления, о которых я уже сказал.

— Чтобы остаться после смерти?

— Единственное, что можно добавить про коллективную память — она жестока и бескомпромиссна. Человек может быть сколько угодно популярным, обласканным славой, деньгами и успехом при жизни. Однако если он не дал обществу никакого аутентичного знания, то следы его существования будут разлагаться вместе с его кишками, слизью и мозговыми оболочками. Наверняка его кости смогут прожить дольше всего остального.