О русском национальном сознании

И меня беспокоит по-настоящему только экономика вот по какой причине. Экономика находилась в чудовищном состоянии с 1918 по 1922 год, почти перестала работать промышленность, да и сельское хозяйство было во многом разорено, а потом все-таки все поднялось. Но дело в том, что тогда была совершенно другая структура страны. Тогда примерно 80 % людей кормили себя сами. Они сидели на земельных участках, в каких-то своих мастерских, обменивались своей деятельностью и могли выжить. То есть они зависели не от, выражаясь современным языком, инфраструктуры, а от собственных хозяйств. Кстати, в связи с этим можно вспомнить о блокаде Ленинграда. Как только она установилась, жизнь в городе спустилась на пещерный уровень, вплоть до людоедства. А попробуйте, блокируйте деревню, я имею в виду классическую деревню, ту, которая была 100 лет назад. Ну, не привезут из города какую-нибудь новинку, какой-нибудь граммофон, а так — ничего не изменится, жизнь будет порождать из себя жизнь. Сейчас же дело обстоит прямо противоположным образом. Сейчас 80, если не все 90 процентов населения страны целиком зависит от инфраструктуры, в которую включается и отопление (раньше оно было автономным), и водоснабжение, и средства транспорта (раньше по России было 40 миллионов лошадей, четыре человека сели, поехали, хватит всем куда-то поехать)… Ну и масса других вещей. Вот эта инфраструктура явно совершенно разрушается. Да, кроме того, инфраструктура, допустим, большого завода, на котором заняты десятки тысяч рабочих и они при нем кормятся, т. е. в широком смысле. Короче говоря, Россия к моменту так называемых реформ жила в рамках огромной инфраструктуры, а не на собственном подножном корму. И что это означает? Что при окончательном разрушении инфраструктуры (а оно идет беспрерывно, это разрушение) может получиться так, что страна просто чисто физически не выживет. Вот что меня действительно всерьез беспокоит, тревожит и даже ужасает. А не те политические и идеологические процессы, которые совершаются, потому что их можно все-таки скорректировать, и, думаю, для этого не потребуется уж очень грандиозных усилий.

Что же касается того будущего, которое неизбежно, это все-таки восстановление и доминирование того, что можно назвать государственной экономикой. В России частная инициатива никогда не играла такой роли, не только после, но и до 1917 года. Очень характерно, на это редко обращают внимание, что, например, крупнейшие капиталисты, тем более банкиры, которые были в России, если не считать иностранцев, имевших здесь свои концессии, были, как правило старообрядцы, т. е. люди, не принадлежавшие к основной церкви страны. Старообрядцы, поскольку они некоторым образом дискредитировали господствующую православную церковь своим отступничеством, подвергались жестоким гонениям и в результате этого накопление капитала и вообще всякого рода материальная поддержка старообрядческого движения, в которое было вовлечено множество людей (по оптимальным подсчетам, порядка 2–3 миллионов человек) являлись служением Богу. Так вот у них, в отличие от православия, накопительство, именно накопительство, вообще работа с капиталом стала «богоугодным» делом.