О русском национальном сознании

С этой точки зрения весьма показателен следующий эпизод из истории «западничества». В январе 1847 года один из двух наиболее выдающихся «западников», Герцен, впервые приехал в Европу, и уже в конце года в России были опубликованы его размышления о жизни Запада — во многом резко критические. Они вызвали недоумение или даже прямое возмущение у всех друзей Герцена, кроме одного только Белинского. И в 1848 году Герцен написал этим друзьям: «…вам хочется Францию и Европу в противоположность России так, как христианам хотелось рая — в противоположность земле. Я удивляюсь всем нашим туристам (то есть «западникам», которые побывали в Европе раньше Герцена — В.К.) Огареву, Сатину, Боткину, как они могли так многого не видать… уважение к личности, гражданское обеспечение, свобода мысли (то есть чрезвычайно высоко ценимые «западниками» качества. — В.К.) все, что не существует и не существовало во Франции или существовало на словах (выделено мною. — В.К.)» и т. д.

Разумеется, и Герцен, и Белинский крайне критически относились ко многому в жизни России, но они — и в этом выразился их духовный уровень осознавали, что и на Западе, как и в России, есть не только свое добро, но и свое зло, своя истина и своя ложь, своя красота и свое безобразие…

Стоило бы привести целиком письмо Белинского Боткину от 7/19 июля 1847 года из Европы, куда он приехал впервые в жизни. Но письмо пространно, и поэтому ограничусь двумя выдержками из него: «…жду не дождусь, когда ворочусь домой. Что за тупой, за пошлый народ немцы!..» И вторая: «Только здесь я понял ужасное значение слов пауперизм и пролетариат. В России эти слова не имеют смысла. Там бывают неурожаи и голод местами… но нет бедности… Бедность есть безвыходность из вечного страха голодной смерти. У человека здоровые руки, он трудолюбив и честен, готов работать — и для него нет работы: вот бедность, вот пауперизм, вот пролетариат!» и т. д.

Белинский, разумеется, ясно видел российское зло, но сумел увидеть не менее тяжкое зло современного ему Запада. И то же самое было присуще сознанию «славянофилов» высшего уровня, — таких, как Иван Киреевский или Тютчев, хотя они и говорили о российских пороках и грехах в менее резкой форме, чем Герцен и Белинский, а об европейских — решительнее, чем последние.

Но то, что написано Герценом после 1847 года, находится, в сущности, как бы на грани «западничества» и «славянофильства», а о Белинском, который скончался через семь месяцев после поездки в Европу, Аполлон Григорьев писал: «Если бы Белинский прожил еще год, он сделался бы славянофилом. Хотя, на мой взгляд, вернее бы сказать, что Белинский, проживи он дольше, в еще большей степени преодолел бы в себе «западничество» (а не стал «славянофилом») — нельзя же недооценивать слов, написанных Виссарионом Григорьевичем за полгода до кончины: «Я не знаю Киреевских, но, судя по рассказам Герцена, это… люди благородные и честные; я хорошо знаю лично К.С.Аксакова, это человек, в котором благородство — инстинкт натуры» и т. д. Едва ли бы Белинский написал что-либо подобное ранее…

Никто не будет спорить с тем, что Герцен и Белинский — наиболее выдающиеся люди из тех, кого причисляют к «западникам»; они даже, как говорится, на голову выше остальных. И их превосходство ясно выразилось в том, что они, в сущности, преодолели в себе «западничество».

Точно так же обстоит дело и с наиболее выдающимися людьми, причисляемыми к «славянофилам». Помимо прочего, Иван Киреевский или Тютчев гораздо лучше знали и гораздо глубже понимали истинные ценности Запада, чем абсолютное большинство «западников», и потому есть основания утверждать, что они ценили Европу выше, чем «западники»!

В свете всего сказанного естественно сделать вывод, что деление на «западников» и «славянофилов» уместно по отношению к «второстепенным» идеологам XIX века, к той «середине» и «улице», о которых говорил Достоевский. Что же касается тех идеологов, чье наследие сохраняет самую высокую ценность и сегодня, то зачисление их в эти «рубрики» только затрудняет — или вообще делает невозможным — истинное понимание их духовного творчества.

К действительным «западникам» и «славянофилам» следует причислить тех идеологов и деятелей, которые исходили не из истинного понимания Европы и России, а из, по сути дела, субъективистских догм, согласно которым в качестве своего рода «идеалов» представали либо Запад, либо Русь — именно Русь, поскольку послепетровская Россия, гораздо теснее связанная с Европой, во многом отвергалась догматическими «славянофилами».