О самовоспитании врача

*(В переводе с греческого философ — любящий мудрость. Все цитаты приведены здесь по книге: Гиппократ. Избранные книги. Перевод с греческого. Под редакцией проф. В. И. Руднева, т. 1. М., Гос. издательство биологической и медицинской литературы, 1936.)

Гиппократ высоко оценивал обязанности врача по отношению к больному: «Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство... В какой (бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, несправедливого и пагубного... Что бы я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной...» («Клятва»). Гиппократ призывал оказывать помощь больным, независимо от их материального положения: «Если представится случай помочь иностранцу или бедному, то это нужно сделать по преимуществу; ибо там, где есть любовь к человечеству, есть любовь к искусству».

Гиппократ требовал от врача лучших проявлений человеческого характера: «Пусть он также будет по своему нраву человеком прекрасным и добрым и, как таковой, значительным и человеколюбивым. Ибо поспешность и чрезмерная готовность, даже если бывают весьма полезны, презираются... Тот врач, который изливается в смехе и сверх меры весел, считается тяжелым, и этого должно в особенности избегать. Он должен быть справедливым при всех обстоятельствах...» («О враче»).

Положения Гиппократа на протяжении веков были широко известны во врачебном мире, и торжественное обязательство выполнять их стало традиционным в той или другой форме для выпускников большинства европейских университетов. В дореволюционной России оканчивающие медицинские факультеты давали так называемое «Факультетское обещание», полный текст которого помещался на оборотной стороне диплома. Обещание это гласило:

«Принимая с глубокой признательностью даруемые мне наукою права врача и постигая всю важность обязанностей, возлагаемых на меня этим званием, даю обещание в течение всей своей жизниничем не помрачить чести сословия, в которое ныне вступаю. Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разумению, прибегающим к моему пособию страждущим; свято хранить вверяемые мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми своими силами ее процветанию, сообщая ученому свету все, что открою. Обещаю не заниматься приготовлением и продажей тайных средств. Обещаю быть справедливым к своим сотоварищам— врачам и не оскорблять их личности; однако же, если бы того потребовала польза больного, говорить правду прямо и без лицеприятия. В важных случаях обещаю прибегать к советам врачей, более меня сведущих и опытных, когда же сам буду призван на совещание, буду по совести отдавать справедливость их заслугам и стараниям».

В дореволюционных условиях такого рода «факультетские обещания», «правила поведения», торжественные церемонии, проводившиеся в некоторых странах при вручении диплома, конечно, имели известное значение как своего рода напоминание о врачебном долге. Но в дальнейшей жизни врача им далеко не всегда принадлежала роль вечно сияющей путеводной звезды.

Да это и понятно. В конце концов ведь дело не только в формальном соблюдении определенных положений и установок, а в том, чтобы высокие принципы гуманизма и врачебной ответственности осуществлялись по внутреннему влечению, «по зову сердца»; чтобы они, как у лермонтовского Мцыри, являли

...одной лишь думы власть,

Одну — но пламенную страсть...