О самовоспитании врача

Промышленность фактически замерла, транспорт был почти парализован, связь периферии с центрами прерывалась на недели и месяцы, (продовольственное снабжение переживало глубочайший кризис. И на фоне всего этого свирепствовали различного рода инфекционные заболевания, в первую очередь сыпной тиф. Это были дни, когда на VII съезде Советов прозвучала знаменитая фраза В. И. Ленина: «Или вши победят социализм, или социализм победит вшей!»

В районах Украины, прилегающих к узловой железнодорожной станции Христиновка, где я работал, случаи заболевания сыпным тифом появились уже в конце 1918 года. Постоянно нарастая, эта первая волна грозной инфекции в феврале — марте 1919 года достигла весьма высокого уровня, чтобы после небольшого летнего спада, к осени, а затем и на весь 1920 год разбушеваться с ужасающей силой.

Жертвой первой серьезной вспышки сыпняка, в декабре 1919 года, пришлось стать и мне.

Болел я очень тяжело и долго. Со второго дня потерял сознание. В бреду грезились какие-то бесконечные железнодорожные составы, толпы неизвестных людей, непрерывно текущие бурливые реки... Иногда смутно мерещилось, что со мной что-то делают, куда-то несут... Как я узнал позже, это один из наших фельдшеров Тимофей Федорович Серединцев прилагал все усилия, чтобы вырвать меня из лап смерти. На своих руках носил он мое бессильное тело в ванную комнату — тогда прохладные ванны считались полезными при сыпняке. Я навсегда сохранил чувство любви и уважения к этому внешне суровому, но замечательно честному, прямому и справедливому человеку.

Прекрасно помню день, когда, как будто вырвавшись из далекого нездешнего мира, я впервые сознательно открыл глаза. Было утро... светило солнце... Возле кровати сидела моя бедная жена и рядом с ней милейшая Екатерина Дмитриевна, супруга доктора Липеровского. Моя нижняя губа была как бы парализована, язык еле ворочался. И когда жена спросила: «Чего тебе хочется, Шуринька?», я смог только с трудом, почему-то по-украински,ответить: «Дайте менi кап... пу... сточки!»

После того, как мне благополучно удалось пережить кризис, долго отлеживаться не пришлось. Нужно было работать. Заболеваемость неудержимо росла, все наши медработники буквально изнемогали.

Памятная весна двадцатого года... Снег растаял довольно рано, весь поселок утопал в грязи (ни твердых дорог, ни тротуаров тогда не было, почва в Христинов-ке черноземно-глинистая). С утра больница, после нее громадный амбулаторный прием, а затем — посещения больных на дому... После болезни я был очень слаб. Опираясь на палочку, идешь, еле вытягивая ноги из липкой грязи, из дома в дом, от больного к больному. А больных нужно навестить 25—30, иногда 40 и даже больше!.*

*(Персоналу нашего участка приходилось посещать больных железнодорожников и в близлежащих селах, а также выезжать на линию (в общей сложности протяженностью свыше 200 километров).)

Первое время от слабости меня часто тошнило: обопрешься о забор, выплюнешь густую, желчную слюну, сотрешь холодный пот с лица и — дальше. Наконец как будто сделано все! Измученный, приходишь домой, забудешься тяжелым сном... Но ненадолго. Тревожный стук в дверь: «Доктор, ради бога, мужу стало хуже!»; или детский голос умоляет: «Скорей пойдем к нам, мама умирает!» И так нередко по три-четыре раза за ночь.

Быстро вскакиваешь, натягиваешь свои солдатские сапоги, фронтовой полушубок (как они тогда мне пригодились!). При неверном свете железнодорожного ручного фонаря пробираемся к больному, рискуя угодить в какую-нибудь канаву.

Но молодость есть молодость. Прошли после болезни дни, недели, и постепенно вернулись силы и энергия. Конечно, здесь влиял и могущественный стимул: сознание своего высокого долга. Ведь для каждого из нас любой пациент не был безликим «больным». Мы отлично сознавали, всем нутром чувствовали, что каждый раз имеем дело с определенным, прекрасно известным нам человеком, рабочим или служащим нашего узла, что в углу его комнаты сидит, глотая слезы, тоже хорошо знакомая нам его жена... Когда мы осматривали мятущуюся в жару женщину, мы видели, как за каждым нашим движением следят расширенные от ужаса глаза ее детей. От этих глаз никуда нельзя было уйти. Нужно было, не надеясь ни на кого, делать все возможное, чтобы спасти жизнь уповающего на нашу помощь больного.