О Шмидте

Он наклонился, чтобы дать рукам в черной ангоре обнять его, и поцеловал Элейн в щеку. Глядя на нее через стол, и не подумаешь, что у нее шершавая кожа. Строгая диета, слишком много солнца круглый год, недостаточно крема под пудрой и румянами или обычное массовое отмирание клеток? В третий раз за вечер невидимая рука сжала его сердце. Мягкость кожи Мэри восхищала его до самого конца, даже когда жена похудела настолько, что кожа на шее и вокруг рта собралась у нее в складки, как у ребенка, корчащего рожи.

Постой, сказал Гил. Я провожу. Я спать не хочу и вижу, ты не прочь еще выпить. Пропустим по стаканчику у тебя.

Османская луна скрылась. Шмидт ехал быстрее, чем обычно позволял себе на местных дорогах, не выпуская «ягуар» Гила из зеркала заднего вида. Становилось все холоднее. Лужи, которых он не замечал по дороге к Блэкменам, превратились в мерцающие серебром озерца льда. Проезжая перекрестки, Шмидт видел мелькание фар на шоссе 27 — одинокие машины скользили туда-сюда. И больше ничего: к югу от трассы вдоль чистых опрятных дорог стоят пустые дома с выключенными термостатами и включенными сигнализациями. Что мешает ему потратить десять тысяч или чуть больше на Амазонку? Он будет один, но в тепле — и, возможно, не настолько одинок. Приятное времяпрепровождение — дремать над стаканом в спальне или гостиной, если она там есть, зная, что всего в нескольких шагах честные и добрые бронзовокожие люди с глазами, полными космической скорби, уже готовят обед для тебя. Там будут свечи или какая-нибудь лампа на столе. За едой можно будет читать «Каприз Олмейера»[30] или что-нибудь еще из Конрада в бумажном переплете: от сырости там страницы книг, наверное, коробятся, так что ни к чему тащить дорогие издания, им и лонг-айлендской сырости хватает.

Шмидт притормозил перед крутым поворотом и свернул влево, тихонько покатив по гравийной дорожке к своему дому. Показался фасад, и тут Шмидт затормозил так резко, что «ягуар» ткнулся бампером в его «сааб». Как всегда, уходя вечером из дому, Шмидт оставил включенными лампы по бокам от входной двери и прожекторы на крыльце. В их ярком свете Шмидт увидел, что на крыльце сидит на корточках человек, фигура, похожая на подтаявшего снеговика. Голая задница была жирной и необычайно белой. Одна рука у лица — наверное, чтобы заслониться от яркого света. Медленно, цепляясь за одежду, человек выпрямился и, как будто выказывая довольство тем, что сделал, слегка поклонился Шмидтовой машине и тут же испуганной свиньей прыгнул через перила, тенью мелькнул к задней лужайки и пропал за кустами жимолости. Обознаться тут было нельзя — тот самый.

Дать газу, вывернуть руль в объезд Гилова «ягуара» — черт с ней, с травой на лужайке! — и переночевать у Блэкменов или в мотеле?

Но Гил уже шагал к дому, вооружившись фонариком и какой-то палкой. Ну и ладно, раз так. Шмидт заглушил мотор, выбрался из машины, придержавшись за дверцу, и нагнал Гила.

Гил, это ненормальный. Он мне уже попадался. Я с ним не хочу связываться. Давай уедем. Вызовем полицию из твоей машины или из вашего дома.

Мы не можем бросить дом, увидев мародера! Откуда ты знаешь, что он не проник внутрь?

Говорю тебе: он придурок, а не грабитель. Здоровенный противный придурок.

Нормально. Я с ним разберусь.

Гил поднял то, что казалось Шмидту палкой.

Монтировка! Ты тоже рехнулся?

Я всегда вожу ее под сиденьем на всякий случай. Нервы успокаивает. Пошли, Шмидти, проверим двери и окна и, если все в порядке, выпьем, как и собирались. Я тоже не намерен гоняться за этим мужиком вокруг бассейна.

Показалась луна, такая яркая, что в ее свете можно было читать газету. Дом уже прибран к зиме: ни одного сухого листка или сука под ногами, шланги и тачки убраны, зимние рамы на своих местах. Шмидт поглядел на дом чужими глазами и захотел поздравить хозяина и спросить, кто у него в садовниках. Обойдя дом, вернулись к парадному крыльцу. Так и есть — на коврике лежал еще курящийся плод белой задницы.

Убить мало подонка, прошептал Гил.

Меня устроит, если его просто вернут в дурдом. Знаешь, мне стыдно, но я рад, что ты оказался рядом. Проходи в дом и разожги огонь. Бутылка на буфете. А я пока уберу это.

Спустив воду в туалете за кухней, Шмидт вернул снежный скребок в гараж и вымыл руки. Лицо его было зеленоватым, будто его только что рвало. А может, свет в ванной слишком резкий. Надо ввернуть матовую розовую лампочку. Другой вариант — не вворачивать. Пусть уже Джон Райкер позаботится об этом.

Управился, сказал он Гилу. Знаешь, не страшнее собачьего дерьма. Даже можно подумать, что такая работа будит нежные воспоминания: как собирал собачьи какашки с лужайки, пока все завтракали на крыльце. Но на меня отчего-то подействовало иначе.

Это потому, что злоба присуща только людям.

И деградация тоже.

Ты должен мне рассказать, что знаешь про этого мужика. Ведь то, что он вытворяет, не смешно. Но, знаешь, чуть позже. Я поехал с тобой, чтобы поговорить о себе.

Ну это было ясно.